Книга Динка, страница 41 – Валентина Осеева

– Давай руку! – решительно говорит она. Ленька напряженно вытягивается вперед.

– Шагай – раз! Шагай – два! – считает он, подхватывая на середине доски Динкину руку и осторожно переводя ее на утес. – Вот и все!

– Все! – облегченно говорит Динка и громко смеется от радости.

– Ну, теперь не страшно! Обходи за мной камень, тут у меня скрытное жилье есть. Не жилье, а настоящая пещера Лихтвейса! – хвастливо говорит он.

Динка трогает поросший мхом и кое-где пожелтевший камень с дырочками на поверхности.

– Полезем на него! – просит она.

– Полезем! – соглашается Ленька. – Только с другой стороны, тут не влезть.

Они обходят камень и, карабкаясь по сухим веткам поваленного дерева, взбираются на самую верхушку.

– Здесь атаман Стенька Разин сидел? – шепотом спрашивает Динка, усаживаясь рядом с Ленькой на зеленый мох.

– А где же больше? Самое место ему тут! – говорит Ленька. – А посидевши, конечно, спать лег. И знаешь, где спал?

– Где?

– А в той пещере, что я сейчас говорил, – таинственно сообщает Ленька и стучит ногой по камню. – Вот под этим самым камнем...

– Под нами? Но ведь он не спал, а думал... – сомневается Динка.

– Когда думал, а когда и спал... – задумчиво отвечает Ленька. Динка смотрит на Волгу, на бегущие по ней пароходы, на длинные плоты...

– «И утес-великан все, что думал Степан, все тому смельчаку перескажет...» – тихо говорит она и робко спрашивает: – Перескажет нам что-нибудь утес, Лень?

– Перескажет, – уверенно кивает головой Ленька. – Я и песни твоей еще не знал, а как приду, бывало, сюда, и чтой-то мне вроде кто нашептывает в уши: «Беги, Ленька, от хозяина али возьми камень и убей его! Не убьешь ты его, так он тебя убьет!»

– Убей ты! – хватая его за руку, просит Динка.

– Убить человека непросто. Сроду никого не убивал я... Лучше убечь... Это я так, к слову сказал: вроде сила у меня тут такая является!

– И у меня сила является, – шепчет Динка, сжимая свои кулачки. – Это нам с тобой от Стеньки Разина, да?

– Может, от него, а может, от чего другого. Нет тут над человеком кулака, и расправляет он себя, как орел крылья! – Ленька встает и, упершись рукой в бок, гордо оглядывается. – Вот убегу я и, как орел, буду жить тут! Сам себе хозяин!

– Беги, Лень! Я тебе хлеб приносить буду! И денежек принесу! – горячо обещает Динка.

Ленька снова усаживается рядом с ней:

– Откуда ты денег возьмешь? Своих у тебя нет, а красть я тебе никогда не посоветую. Слышь, Макака? Сроду не кради ничего! Я воров много видал – руки у них скрючены, а глаза ровно волчьи, так и бегают, так и бегают! Сохнут они от воровства, жулики-то.

– А почему сохнут? – со страхом спрашивает Динка.

– А потому, что все ж они люди, а ни рукам, ни глазам покою нет и воровской хлеб на пользу не идет, вот и сохнут... Совесть как возьмется за человека, так она его всего искорежит, – с глубокой убежденностью говорит Ленька. – А ты и вовсе девчонка маленькая, мелкая сошка, пропадешь совсем, если красть будешь! – строго добавляет он.

– Я не буду красть, Лень...

Динка хотела б сказать, что она возьмет у мамы и хлеб, и денежки, что мама у нее добрая-предобрая, что она сама пожалеет его, Леньку, и, может быть, даже насовсем возьмет его к себе...

Но, вспомнив с горьким сожалением, что она в глазах Леньки сирота, несчастная, брошенная девочка, что именно поэтому он пожалел ее и побил ее врагов, Динка замолкает. Она боится сознаться, что у нее есть мама... Ленька может подумать, что она вообще лгунья, и пожалеть, что показал ей утес.

– Я деньги заработаю, буду с шарманщиком ходить, петь буду, – тихо говорит она.

– Я и сам себя прокормлю, – бодрится Ленька. – Возьму удочку у Федьки, рыбу буду продавать...

– А кто это Федька?

– А тот паренек, белобрысый такой, что вместе с Митричем из воды нас вытаскивал.

Динка ежится и опускает голову.

«Эх ты, паскуда!» – вспоминает она и торопливо начинает объяснять Леньке, как все это вышло, почему подумала тогда, что он вместе с Минькой и Трошкой хотел ее утопить.

Но Ленька не слушает объяснений, он по-своему понимает ее поступок.

– Что ж, ты сирота, – вздыхая, говорит он. – У тебя и сердце сторожкое, и ненависть к людям... Я не сержусь, я понимаю...

– А у тебя разве ненависть ко всем людям? – спрашивает Динка.

– Нет, был один редкий человек, – тихо говорит Ленька. – Сказывал мне – есть хорошие люди. Только сам я их не видел. А тех, что видал... – Глаза его темнеют, грудь тяжело дышит. – Вон, гляди! – срывая с себя рубаху, говорит он. – Кто это, как не люди?

Динка видит темные рубцы и вдавленные белые шрамы на его спине. Между острыми торчащими лопатками – свежая набухшая полоса.

– Кто это, как не люди? Хозяин тоже считается человеком, – надевая снова рубаху и усаживаясь рядом с Динкой, говорит Ленька.

Динка молчит, но губы у нее трясутся.

– Ты что? – спрашивает Ленька.

– Я сейчас возьму камень и убью его... – бормочет Динка.

– Кого убьешь? – с живым интересом спрашивает Ленька.

– Хозяина твоего, – задыхаясь от злобы, шепчет Динка. Ленька широко раскрывает глаза и, опрокидываясь навзничь, громко хохочет.

– Ты что, в уме? – спрашивает он и снова хохочет. – С первым человеком смеюсь, – говорит он, успокоившись и ласково глядя в злые, колючие глаза девочки. – Чудная ты, Макака... Ну, что смотришь? Ладно тебе...

– Сбеги тогда! – строго говорит Динка.

– А вот как погрузимся, так и сбегу. Мне бы только не забояться в последнюю минуту... – вздыхает Ленька.

– Не забойся! Не буду водиться с тобой, если забоишься! – сердито кричит Динка.

– Ишь ты! – говорит Ленька, но в глазах его загорается решимость. – Так сбечь? – спрашивает он вдруг, глядя в лицо Динки потемневшими от волнения глазами. – Велишь сбечь?

– Сбечь! – ударяя кулаком по камню, коротко отвечает Динка.

– Ладно. Пусть вместе со мной провалится в Волгу этот утес, пусть убьет меня на этом камне гроза, если я не сбегу! – торжественно клянется Ленька. – Вот поклялся, теперь уже не отступлю, – серьезно говорит он. – И самая лютая смерть мне не страшна!

Динка молча прижимается щекой к его плечу. Спутанные волосы ее лезут Леньке в глаза.

– Погоди, – говорит он, осторожно отодвигая девочку, – весь свет ты мне своей гривой закрыла. На-ко вот гребень, расчешись!