Книга Красная камелия в снегу, страница 15 – Владимир Матлин

Я застал Нинку в последнюю минуту, она уже закрывала свой офис в сенях. Недовольная, что задерживаю ее всякими пустяками, ворча и чертыхаясь, она выдала мне под расписку уголовное дело.

— Нина, ты сегодня вернешься?

— Не знаю, — буркнула она, запирая дверь на висячий замок. — Делов невпроворот.

Имелись в виду, разумеется, дела домашние, а не судебные.

Дело выглядело довольно нелепо, во всяком случае на первый взгляд. Мой подзащитный, городской парень по имени Виталий Сбитнев — уголовник-рецидивист по кличке Чума, имеющий к двадцати семи годам три судимости, — решил ограбить магазин в Дальне-Покутино. «Для сбора необходимой информации», говорилось в обвинительном заключении, Сбитнев «создал преступную организацию», то есть подыскал себе помощника из местных жителей. Им оказался семнадцатилетний школьник

Вася Хохлаткин. И вот в ночь с 7 на 8 мая «банда Сбит-нева — Хохлаткина, вооруженная плотницким молотком и охотничьим ножом», взломала двери магазина и похитила оттуда моток веревки, керосиновую лампу и спички. При этом Сбитнев зверски избил Хохлаткина, последний пришел домой окровавленный и все рассказал родителям.

Странная история. Зачем такой опытный вор, как Чума, полезет грабить жалкую сельскую лавочку, да еще свяжется с деревенским мальчишкой? Что-то здесь недосказано…

Прихватив уголовное дело (Нинка так и не появилась), я вышел из сеней во двор. Посреди просторного двора, на пороге своего кабинета-сарая сидела, расставив голые колени, Женя и кормила хлебными крошками рыжую курицу. Увидев меня, она натянула юбку на колени и подвинулась, освобождая место рядом с собой.

— Ну что? Как понравился детективный роман? — Она продолжала бросать крошки.

— Ничего не могу понять. «Вооруженная банда» похищает веревку и керосиновую лампу… Бред какой-то!

— Если бы это по крайней мере была лампа Аллади-на… — Женя засмеялась и повернулась ко мне. — Ты обратил внимание на дату, когда это произошло? В ночь на восьмое мая. Верно? А чем замечателен этот день? Ага, не знаешь. Это единственный день в году, когда в нашей лавочке продают водку — к празднику Победы. Разрешено райкомом. В течение этого святого дня сельпо продает тысячу двести литров водки, примерно по два литра на каждый двор. Никто не работает — все в очереди. А вечером и на следующий день все пьют. Хватает примерно на сутки, утром десятого мая похмеляются уже одеколоном.

— Почему же тогда он водку не взял?

Женя усмехнулась и легко поднялась на ноги:

— Ее там не было, водки этой. Не привезли. Хохлаткин дал неверную информацию.

— Я вот чего не понимаю. Если бы водка там оказалась, что бы он сделал? Ты говоришь, тысяча двести литров. Ведь это две тысячи четыреста бутылок…

— По двадцать бутылок в ящике — сто двадцать ящиков. Немалый груз, это сразу приходит в голову.

— Вот именно. Почему же следствие?..

Женя сделала предостерегающий жест:

— Не здесь. Давай зайдем внутрь.

Мы зашли в сарайчик, на дверях которого красовалась самодельная надпись «Юридическая консультация». Земляной пол, скамейка, сколоченный из досок стол, два табурета. Вместе с нами в помещение проскользнула и рыжая курица.

— Ты что, откармливаешь ее на праздник?

— Как можно?! — всплеснула руками Женя. — Это Глаша, моя единственная подруга. — Она понизила голос, хотя кроме Глаши нас никто слышать не мог. — Так вот, насчет следствия и прочего. Ты должен знать, что Вася Хохлаткин — сын второго секретаря райкома Фрола Хохлаткина. Так что следствие… оно не заинтересовано, чтобы узнать слишком много. Я думаю, у Васи был какой-то напарник с подводой, но я Васин защитник, и не моя задача его разоблачать, понимаешь? А когда Сбитне-ва спрашивают, что он собирался делать с водкой, тот отмахивается: «Чего-нибудь бы придумал». Так он и расскажет…

Она сидела на табурете, выпрямив спину, темные волнистые волосы сбегали на загорелые плечи. В глазах ее светилась насмешка, когда она сказала:

— Я могу пригласить тебя на обед. У меня гороховый суп и картофельные котлеты. Хочешь? Я тут рядом живу.

В ответ я пролепетал что-то нечленораздельное, что, мол, спасибо, у меня есть с собой консервы… и я должен дело изучать… и спать лечь пораньше…

Она заметила мое смущение:

— Ладно, ладно, я понимаю. Жены боишься. Ей ведь тут же донесут, что ты ко мне домой заходил…

Мы оба замолчали.

— Пойду, пожалуй. А то и в клоповнике места не будет.

Женя вздохнула и все с той же иронической улыбкой сказала:

— Знаешь, когда я уезжала сюда из Харькова, мама очень плакала. Я говорю: «Ты что? Я же не на войну» (У меня папа погиб на фронте в сорок третьем.) А она: «Я знаю, ты там за русского замуж выйдешь». Наивный человек. Я бы с удовольствием, да где его взять?..

Я попрощался и пошел к выходу. Возле дверей Глаша взглянула на меня одним глазом и презрительно обронила «ко-ко».

Судья Мурзаева известна была резкостью и жестким характером. Когда я попросил свидания с подзащитным, она стала на меня орать:

— Где ты вчера был? Не мог на день раньше приехать? Что же я теперь, слушание должна откладывать? На десять часов назначено, а сейчас уже половина десятого. Ты мне процесс срываешь!

Но не дать свидание она не могла: это был бы верный повод для кассационной жалобы. В конце концов, накричавшись досыта, она сказала:

— Ладно, даю тебе свидание, но помни: в одиннадцать часов заседание должно начаться, кровь из носу…

Моя встреча с подзащитным состоялась в КПЗ районного отделения милиции, которое разместилось, как и все учреждения, в деревенской избе. От остального помещения комната отделялась прочной железной решеткой. Сбит-нев полулежал на полу, посреди клетки. Его светлые волосы были всклокочены и засорены соломой, синие глаза выражали сонливое безразличие. Под майкой видны были широкие плечи и сплошь покрытые татуировками руки. Крепкий, ладный, красивый.

Я представился и сел на единственный табурет. Он не шевельнулся, не изменил позы, только переспросил:

— Владимир Израилевич, говоришь? Еврей, значит. Ну, ладно, ништяк, среди евреев тоже правильные ребята попадаются. У меня был кирюха, Лева по кличке Вахлах. Классный мужик. Мы такие дела с ним проворачивали… На зоне его суки зарезали.

О своем судебном деле он говорил крайне неохотно.

— Меня подставили, понимаешь? Я влип в это дело обманом. Тут начальство сводит счеты между собой, а я вроде пешки оказался. Говорят, прокурор хочет подсидеть Хохлаткина-отца. Мне этого Васю, дурачка деревенского, навязали, а он обманул. И не он, он сам ничего не знал, а так его научили… Да чего ты, в натуре, будешь голову себе забивать? Меньше знаешь — крепче спишь. Так ведь?

Я пытался возражать: