Книга Неосторожность, страница 43 – Чарльз Дюбоу

– Знаю. Жутко нелепый, правда?

– Я себя ощущаю то ли рок-звездой, то ли королевой выпускного бала. – Мэдди поворачивается ко мне с серьезным лицом. – Спасибо, Уолтер. – И кладет мне руку на колено.

– Купол тишины? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Пока да, если ты не возражаешь. Поговорим о чем-нибудь другом. Как ты? Что у вас тут происходит?

Настроившись на ее волну, я начинаю рассказывать мелкие городские сплетни, тщательно избегая любых упоминаний о семейном положении. Кто разорился, кто напился, кто совершил каминг-аут [11] , чьи дети поступили в Йель, а чьи нет. Я проводил вступительное собеседование с некоторыми из них. Не знаю даже, что меня больше удивило: то, какими юными они выглядят, или то, как упорно трудятся. И не только в школе, но и на общественной работе, в театральных кружках, на летних подработках, в спорте. Сожалею, что в их годы не отличался ни подобным усердием, ни глубиной.

Один из мальчиков, рассказываю я Мэдди, не поступил. Он окончил хорошую школу, у него приличные оценки. Я написал на него отличную характеристику, но почему-то в приемной комиссии нашли причину ему отказать. Я рассказываю Мэдди о звонке его разъяренного отца, нашего однокурсника, который требовал, чтобы ему объяснили, что произошло и что я собираюсь по этому поводу предпринять. Делаю заключение, что приемная комиссия была бы счастлива взять мальчика, когда бы с ним в комплекте не шел папаша.

– Он всегда был надутым кретином, – смеется Мэдди, качая головой.

Я рад, что сумел развеселить ее. У нее был похоронный вид, когда она сошла с самолета.

Мы подъезжаем к моему дому. Я живу рядом с парком на одной из Семидесятых улиц, недалеко от старой огромной квартиры, принадлежавшей моим родителям. Я по-прежнему стригусь в той же парикмахерской, куда ходил мальчиком. Посещаю ту же церковь, где меня крестили и где прошел конфирмацию, обедаю в тех же ресторанах. Мою жизнь определяет география моего детства. По улицам ходят мальчишки, учащиеся в моей прежней школе, в форменных галстуках и пиджаках, похожие на меня и моих приятелей несколько десятков лет назад. Стоит ли удивляться, что я так и не почувствовал себя взрослым?

Один из швейцаров помогает нам с вещами. Я представляю ему Мэдди и Джонни:

– Гектор, это миссис Уинслоу и ее сын. Они у меня какое-то время погостят.

Он приветствует их и говорит, что внесет их в журнал. Гектор изо всех сил старается угодить мне. Щедрые чаевые на Рождество оправдывают себя.

Мы поднимаемся. Я помогаю Мэдди и Джонни отнести вещи в их комнату, в которой обычно читаю или смотрю телевизор. Диван здесь раскладывается в двуспальную кровать. Эта комната служит мне еще и библиотекой. Я ее люблю. Книги, большей частью биографии и труды по истории, стоят вдоль ярко-красных стен. Гравюры с батальными сценами. На полках расставлены раскрашенные солдатики. Мамелюки, гусары. Это мое хобби. Особенно я люблю наполеоновскую армию. Над камином висит меч, по преданию принадлежавший Мюрату, – я радостно выложил за него небольшое состояние. К комнате примыкают маленькая ванная и кладовка, где я храню старые лыжи, зимние пальто, чемоданы. Я вынес много своего старья, чтобы освободить место для вещей Мэдди.

– Надеюсь, вам тут будет удобно, – говорю я.

– Все замечательно, Уолтер. Спасибо.

– Устраивайтесь. В ванной есть свежие полотенца. Дайте знать, если вам что-нибудь понадобится.

В тот вечер мы заказываем еду на дом.

– Убить готова за гамбургер, – признается Мэдди.

После ужина она укладывает спать Джонни и присоединяется ко мне в гостиной, где я развел огонь и открыл бутылку хорошего кларета. У меня хватает ума не приставать к ней с вопросами. Она сама мне все расскажет. Или не расскажет.

– Знаешь, я вообще-то немного соврал в аэропорту, – говорю я, протягивая ей бокал. – Я общался с Гарри. Он мне прислал несколько имейлов, спрашивал, знаю ли я, где вы. Я ему написал, что вы со мной связывались, и вы с Джонни будете у меня жить. Но я не знал, что произошло. Надеюсь, я все правильно сделал.

Мэдди кивает.

– Я уехала поспешно.

– Я так и понял. Это было спонтанное решение?

– Очевидно.

– Уточнишь?

– Я поняла, что не могу остаться.

– Тебе ничего не угрожало? Или Джонни?

– Нет.

– Тогда что случилось?

Она ставит бокал на стол.

– Он мне изменяет, Уолтер. Месяц назад у меня появились подозрения, и я его напрямик спросила. Он поклялся, что ничего не было. А вчера я выяснила, что было. Что оно длится не первый месяц. Меня даже не очень задевает, что у Гарри роман. Чего я ему не могу простить, так это вранья. Мне просто необходимо было уехать. Я не знаю, что сделала бы, если бы осталась.

Мы сидим молча, смотрим на огонь. Я пытаюсь уложить все услышанное в голове. Мэдди явно тоже пока не отошла от потрясения. Я снова поражаюсь ей. Если бы узнал, что мне изменяет человек, с которым прожил в браке двадцать лет, я бы скорее всего осыпался кучкой на пол и стал себя жалеть.

– С кем у него роман?

– Гарри много ездил в последнее время. В основном в Париж, но и в Лондон тоже. В Барселону. Утверждал, что по делам. Встречаться с издателями, читать книгу, давать интервью. А несколько недель назад одна нью-йоркская знакомая написала мне, что видела его в ресторане в Париже с молоденькой брюнеткой. Когда я его об этом спросила, он сказал, что это кто-то из его французского издательства. Я поверила ему. Мы никогда друг другу не лгали. По крайней мере, я так считала.

– Тогда откуда ты знаешь, что у него роман? У тебя есть доказательства?

Мэдди рассказывает мне о счетах по кредитке, о том, где он был, что покупал. Такая банальная правда, такая беспечность. У нее в глазах слезы.

– Я не могла поверить, но я знала. В глубине души знала.

– Мне очень жаль. Но, послушай, это же Гарри. Твой Гарри. Наш Гарри. Может, ты ошибаешься? Я бы такого в жизни не мог вообразить.

– Я сама так думала. Видишь, как мы оба можем ошибаться.

– Хочешь выяснить, кто она?

– Вообще-то, мне наплевать. Это все несущественно. Я не ревную. Я злюсь, мне больно, я разочарована, уязвлена и, честно говоря, очень устала.

– Что станешь делать?

Мэдди вздыхает:

– Не знаю. Пока собираюсь жить день за днем. Вернуться в квартиру. Двигаться мелкими шажками. Мы поживем у тебя до тех пор, можно? Только до конца месяца.

– Разумеется. И спрашивать не надо.

– Но ты закоренелый холостяк. Не привык, чтобы у тебя кто-то путался под ногами. Особенно девятилетние мальчики и заторможенные женщины средних лет.