Онлайн книга «Темные воды Тибра»
Прислужницы в полупрозрачных набедренных повязках внесли два высоких сосуда. В одном было массикское вино, в другом – ледяная ключевая вода. Смешав это в положенных пропорциях, стали наливать напиток в чаши. – Ну что ж, – возвысил голос Сулла, – мне кажется, пришло время открыть заседание сената. – Публий Вариний удивленно покосился на Суллу: в своем ли он уме? А тот продолжал: – Любимый богами и народом Квинт Корнелий Цепион берет первое слово! Лежавший рядом с Суллой массивный старик с удивительно подвижным, порочным лицом, отвратительно кряхтя, поднялся со своего места, открыв миру на редкость отвратительное естество. Сенатор не обратил на это никакого внимания, он поднял в вытянутой руке наполненную чашу и произнес следующую речь: Пахарь, наскучен в полях постоянной работой, впервые свой деревенский напев в мерные стопы сложил, и на сухом тростнике впервые песнь заиграл он, звонким созвучием слов славя венчанных богов. Пахарь, о Вакх, лицо подкрасив суриком красным, первый повел хоровод, новым искусством пленен. Дан был за это ему козел из богатого стада: праздника памятный дар средства умножил певца. Сельский мальчик заплел из цветов весенних впервые и возложил венок ларам седым на главу. Слушатели ответили нестройным, но одобрительным ревом и немедленно опорожнили не менее полутора десятков чаш. Публий Вариний тоже выпил. Чувства его разделились между восторгом по поводу качества вина и удивлением, что сенатор счел необходимым изъясняться стихами. Сулла же был нисколько не удивлен. Напротив, бросив чашу за правое плечо (тут же пойманную ловкими пальцами Метробия), он крикнул: – Каково сказано, а, что бы ты мог ответить на такую речь, Луций Попилий Страбон? Вскочил другой сенатор, поскользнулся на мокром мраморе и, растянувшись во весь рост, жалобно проблеял: Женский рождается труд, урок ежедневный, и быстро крутится веретено в пальцах умелой руки; пряха поет, посвящая свой труд неустанной Минерве, туго натянутый край пряжи под гребнем звенит. Хозяин наклонился к уху пропретора и со смехом сообщил: – Сей муж одарен всего лишь одним отчетливым талантом – во всех комедиях нашей жизни он играет исключительно рогоносцев. Ненавидит женщин, посему почитает своим долгом восхвалять их словесно. Подкравшись сзади к лежащему Страбону, банщик окатил его с размаху ледяной водой из огромной деревянной бадьи. Трагический визг рогоносца был покрыт волной всеобщего хохота. Тут же, уже без приглашения хозяина, поднялся большой косматый детина, которому пристало не заседать в сенате, даже банном, а играть дикого, необузданного варвара в провинциальном театре. Он снял с головы мраморной Венеры вчерашний полуувядший венок, водрузил на свою бурно заросшую голову и закружился вокруг квадратного бассейна в импровизированном танце, то пародируя праздничный хоровод весталок, то сомнамбулический пляс впавшего в транс азиатского предсказателя. Это представление он сопровождал гнусавым, заунывным пением: Просят, чтобы поплясал я, так вот начал я изящно, по-ученому: отлично ионийский танец знаю. Надеваю плащ, игриво я вот этак выступаю. Кричат, рукоплещут: сначала, еще раз! – О, – давясь хохотом, говорил Сулла Публию Варинию, пребывавшему, несмотря на полдюжину опустошенных чаш, в отвратительном расположении духа, – поверь, это великий талант. Он диковат видом, выговор его еще отчасти варварский, но сколь одарено его сердце! Но пора кончать с этим комическим бесчинством. На место, Росций! Теперь мы дадим слово серьезному человеку. Перед нами сейчас выступит с речью проникновенной сама справедливость и неподкупность. – Марк Порций Катон! – Марк Порций Катон!! – Марк Порций Катон!!! Сенаторы гремели, наращивая мощь голосов. Где-то за занавесью ударили тамбурины, запели флейты, нервно рванулись арфические голоса. – Но он же давно умер, – прошептал Публий Вариний, ни к кому, кроме себя, не обращаясь. Из дальнего угла бальнеума появился высокий, худой, желтолицый старик с глубоко запавшими щеками. Этот облик, запечатленный в тибурском мраморе, бедный пропретор неоднократно видел на форуме. Любой ребенок в Риме знал, что Марк Порций Катон умер во времена далеких Пунических войн. Но вместе с тем он был здесь, грозным видом и взглядом доказывая факт своего теперешнего существования. – Что ты нам поведаешь, о достойнейший, нам, своим ничтожным и распутным потомкам? – серьезно и благоговейно спросил Сулла. Эта неожиданная серьезность сильнее всего подействовала на сознание полупьяного пропретора. На секунду он подумал, что присутствует при обряде воскрешения из мертвых. Но почему в бане?! Почему именно этому бездельнику и пьянице даровано такое поразительное искусство?! Дальнейшие мысли сбитого с толку воина излагать и вовсе не имеет смысла, ибо они окончательно смешались. Воскресшая совесть Рима тем временем заговорила: – Прежде чем зарезать свинью, воскури ладан и соверши возлияние Янусу, Юпитеру, Юноне. Янусу предложи пирог с такими словами: «Отец Янус, подавая этот пирог, каковой подать тебе надлежит, усердно молю тебя, будь благ и милостив ко мне и детям моим, к дому и домочадцам моим». С такой же молитвой поднеси лепешки Юпитеру-громовержцу и Юноне. Заколов же преджертвенную свинью, вырежь из нее внутренности и к лепешкам жертвенным в честь Януса, Юпитера и Юноны присовокупи. Потом же принеси Церере внутренности и не забудь принести вина всем, в особенности же Церере. – Всем, всем, всем вина! – воскликнул Сулла. Забегали, засуетились прислужники, кто-то поскользнулся и разбил о край мраморного ложа амфору. – А этому плетей! – все более входя в свою грозную роль, заявил Марк Порций Катон. – Это жертвоприношение! – закричал тот, кого хозяин называл Росцием, и погрузил косматую физиономию в тускло-красную лужу. – Он думает, что он Юпитер! – крикнул сенатор Страбон. – Нет, он больше похож на прекрасную Юнону, – совершенно серьезно заявил Марк Порций Катон. Перекрывая общий хохот сената, Сулла объявил, что назначает валяющегося в жертвенной луже Квинта Росция, архимима, многоженца, любителя юных фригийских мальчиков и кипрских вин, преджертвенной свиньей. Любой желающий может вспороть ему брюхо. – А внутренности? – въедливо спросил вдруг сгорбившийся, превратившийся в пародию на старую сводню Марк Порций Катон. – Церере! – прозвучало сразу несколько голосов. Луций Корнелий Сулла вдруг сделался серьезен и сказал негромко, но так, что услышали все: – Да, внутренности Церере. А мне… – Наступила замогильная тишина… И моему гостю Публию Варинию, высокому посланцу моего командира Гая Мария… – Сулла опять взял паузу. – …Коней. |