Онлайн книга «Вера»
Про две трети предположила Валентина, успевшая поработать в колхозе счетчицей. Иногда Сулейману-Василию вредили. Не умышленно. Просто церковный кирпич обладал неплохими эксплуатационными качествами – отлично укладывался в ремонтируемые фундаменты и садовые дорожки. Стоило Сулейману-Василию ненадолго уехать, как в стенах церковного здания образовывались выгрызы – несостоявшаяся паства выламывала не стесняясь. Сложенные на просушку доски в одну ночь растащили. Оконные рамы, вставленные на пару с Брыкиным, внук Сергевны аккуратно вынул и приспособил под теплицу. Наш энтузиаст все чаще обнаруживал себя будто во сне, когда окружающая вязкая среда замедляет и тормозит движения, гасит порывы, сводит на нет инициативу. Лишь однажды он получил ощутимую и совершенно безвозмездную помощь. Несколько дней подряд возле церкви появлялся пожилой дачник из местных уроженцев, смутно знакомый по малолетству. Он молча курил и задирал голову, когда же Сулейман-Василий приветствовал его, уходил не отвечая. Вскоре этот застенчивый наблюдатель решился на контакт – неожиданно сунул в руки литровый бидон, оказавшийся настолько тяжелым, что Верин отец согнулся до земли. Незнакомец пояснил, что всю жизнь складывал, а семьи не нажил. Жена и та от водки весной померла. Так что пускай на дело пойдет. А работал он в морге и за годы трудового стажа бидончик насобирал. Тара под самую крышку была полна переливающимся золотом зубных коронок. С помощью цветных проводов и старой ванны Сулейман-Василий позолотил изготовленный у жестянщика новый купол, нанял армянских работяг из беженцев, и те взгромоздили купол на церковный барабан. Потенциальные прихожане сбрелись поглазеть, лузгали и лениво роптали – нерусские крест поднимают. А Сулейман-Василий радовался за того обрубка, из чьей мертвой челюсти выломал золотой моляр – германское, найденное им в детстве золото, смешавшись со славянскими, татарскими, еврейскими и кавказскими зубными протезами, сверкало теперь в лучах светила. Впрочем, страсти продолжали кипеть и в крутых купольных боках – в коллекции патологоанатома по удивительному совпадению оказались и два резца ветерана-минометчика, чей выстрел в свое время лишил Суликового найденыша конечностей. Золото былых противников слилось и бурлило, придавая блеска православному наконечнику. Заново закупленные и вставленные с помощью тех же армян оконные рамы вернули церкви уют. Сквозняки перестали беспокоить, и только ласточка, влетевшая в интерьер по старой памяти, билась о прозрачную преграду. Как только Сулейман-Василий ни подзывал ее, показывая путь через дверь. Ласточка не слушала и металась. По шаткой лестнице он взобрался к обессилевшей птичке под свод. Попробовал набросить на нее рубаху, но не поймал, а в следующий миг ласточка, совершив несколько воздушных конвульсий, упала вниз. В углу стояла необычно украшенная доска – Дева и приложившийся к ней Сын, вырезанные Сулейманом-Василием из распрямленного консервного металла. Лики из белых джин-тониковых изнанок, нимбы тушеночного золота, оклад – кока-кольные кружева. Стоя над мертвой ласточкой, Сулейман-Василий понял, что ему никогда не позволят разместить подобное в церкви. И он вдруг ясно увидел, что своей реставрацией задушил церковь, законопатил. Превратил в толстозадую утеплившуюся бабу. Когда он завершит работы, епархия назначит настоятеля. Стены увешают блестящими вещицами и лакированными картинками. Повсюду станет ладан, шепот и причитания. Обильное летом, скудное зимой, поползет обретшее богобоязнь население, которое недавно в одиночку и сообща крушило кладку на собственные нужды. Подъедут хозяйственники, благодетели из администрации, которые для Спасителя строят, как для себя. Выровняют, зашпаклюют, облицуют, разрисуют. И сделается его церковь офисом самой уважаемой добывающей конторы, ресурс которой, в отличие от нефтяных и газовых, неисчерпаем. И пойдет молельная гульба. И начнут прихожане осенять свои тела щепотками крестных знамений. И потекут доходы, налогами не облагаемые. Вспомнился виденный когда-то в музее египетский гроб. Нарядный и обделанный, разукрашенный изнутри узорами и заклинаниями. И ощутил Сулейман-Василий себя мумией. Сам себя в гроб упрятал, бинтами обмотал и поверх бинтов, поверх своего живого лица кукольное, застывшее намалевал. С ним случилось нечто вроде обонятельной галлюцинации, мерзость ударила в ноздри, кислород иссяк. Стало тесно. Закупоренность и пристойность душили. Вхолостую хватая ртом, он вывалился во двор и, оказавшись вне стен божьего ПМЖ, долго не мог надышаться. А когда надышался, вера тотчас ушла из его жизни. Это он тогда разорвал журналы политинформации и настольные игры. Он вошел в церковь и подручными предметами принялся колотить окошки. Вера нужна сомневающимся, а он больше не сомневался. Он впускал в церковь простор, и вера уходила из его жизни. Явились дети, проснулись работяги-армяне, приплелся отставной сотрудник морга. Они смотрели на него, не догадываясь, что после годов исканий и служения, ревности и борьбы Сулейман-Василий наконец осознал, что никакого Бога ни на земле, ни на небе нет, и в тот самый миг узрел Его. * * * Даты сменялись быстро, Сулейман Федорович так в гости к дочери и не собрался. Старые знакомые, не желая знаться с идейным расстригой, отдалились. Хорош, на старости лет церковь погромил, от истинного Бога отказался. Всегда, небось, сомнения в душе таил. И когда алтарником прислуживал, и когда исповедовался, и на Святом Причастии. Дело бы следовало завести, чтоб неповадно было. Превратившись в обычного одинокого пенсионера, оставшись один на один с повседневностью, Сулейман Федорович полюбил захаживать на рынок. В рыбных рядах лежали оковалки разрубленных семг, громадные блямбы камбал, стальные кладки форелей. Мясной ряд был точно кремлевская стена, красно-белым – гранит говядины и мрамор сала. Младенческие тела поросят, арфы ребер на крючьях, рогатые освежеванные головы с бильярдными шарами глаз, исполинские слизняки языков, кукиши мозгов, рогатки куриных лапок и куриные эпилированные тела сообщали, что милосердие если и существует, то не на пустой желудок. Пресыщенные пни с вонзенными топорами набухли кровью. Молочный отдел был настоящим островом мира в океане смерти. Повсюду марля и бумага. Все белым-бело, и опрятная старушка, на переднике ни пятнышка, моет сито под струйкой. |