Книга Работорговцы.Черный пролетарий, страница 15 – Юрий Гаврюченков

«Конюх тюремный?» — подумал Михан.

Конюх обернулся. У него был крупный нос картошкой и пытливый взгляд.

— Чего смотришь, спросить что-то хочешь? — осведомился он.

— У тебя что ли? — не полез за словом в карман парень.

— Хотя бы у меня, — с вызовом ответил мужик, опуская щётку и разворачиваясь к Михану.

— Да я ничего, — сдал назад парень.

— Ты с дружины?

— Типа того. С дружины.

— Здорово сегодня ваши москвичей погромили, — одобрительно заметил мужик.

— Было дело, — Михан не стал обозначать свою позицию по вопросу личного участия в погроме.

— Был там?

— Был, — не стал вдаваться в подробности Михан.

— Убивал? — в глазах мужика вдруг заиграл какой-то незнакомый лесному парню, но чрезвычайно живой интерес.

— Убивал, — пожал плечами Михан, не врубаясь, к чему относится вопрос.

— Вехобитов видел?

— Возгоняли на днях, — как о чём-то само собой разумеющемся поведал парень. — «Медвежат» гоняли пару раз в этом походе. Я самолично их секрет вырезал, — похвалился он и вытащил из кармана бязевый платок с вышивкой лейбштандарта повелителя Озёрного Края. — Эвон, трофей!

Михан протянул платок мужику, а тот шагнул навстречу, изучил вышивку, мотнул головой.

— Серьёзно, — с заметным уважением сказал он. — Ты стажёром в дружине светлейшего князя Лучезавра?

— Действительным кандидатом! — весомо заявил парень и представился для пущей учтивости. — Михан.

— Элджей, — представился мужик. — Кат.

— Ты что, поляк?

— Шляхтич, — с достоинством поправил мужик.

— А говорят, тут все вологодские.

— Все вологодские, — подтвердил собеседник. — Но не я.

— И я не отсюда, — сказал Михан. — Не с этих краёв.

— Я тоже не здешний.

— Я в дружину пошёл, чтобы к людям пристать.

— Младший в семье? — с пониманием спросил Элджей.

— Старший. Никогда с отцом не ладил.

— Странные вы русские. Никакого порядка. Я бы остался, но я третьим сыном был. Владу, как старшему, хозяйство причиталось. Отец его постоянно при себе держал и управлять натаскивал. Ежи, второй брат, по закону, чтоб землю не делить, должен был стать священником. Его отправили учиться и сделали кастратом в хоре. Мне ничего не досталось, кроме коня, седла и сабли. Отец сказал, езжай на Русь, там земли много, бери и владей.

— Ты аж досюда доехал, — ухмыльнулся Михан. — Ближе земли не нашлось?

Элджей посмотрел на молодца слегка исподлобья, помолчал, подбирая слова, молвил вдумчиво:

— Земли нигде много не бывает. Всегда есть хозяин, который не любит понаехавших.

— Я в земле копаться не рождён, — сказал Михан. — Я сын мясника. Я для другого рождён.

— Я тоже, — сказал Элджей. — Но я узнал, что сабля прокормит недолго. Мало кто из наёмников доживает до седины.

— Воевал? — спросил Михан.

— За пана Качиньского в кампании двадцать седьмого года. Но пан пал под Смоленском, а я чудом не пропал. Не знаю, как не разметало мои кишки по кустам, но воевать охоту напрочь отбило. Ныкался-мыкался, пока до Мурома не дошёл, да там, как я, знаешь, много таких… Повезло сюда вернуться.

— А я в Великом Новгороде буду служить! — похвастался Михан.

— И тебе повезло, — согласился Элджей. — В дружину просто так не берут. За тебя замолвил кто?

— Дядя Щавель, мы с ним земляки. Вместе из Тихвина пришли князю служить.

Элджей вскинул брови.

— Знаешь Щавеля?

— Он меня с пелёнок знает. Я с его сыновьями в детстве играл. Жёлудь, младший его, тоже с нами, я с ним в одном классе учился.

— Слышал про ваш поход, — многозначительно отпустил Элджей.

— Чего слышал-то?

— Щавель — это железная метла, которой князь вычищает свои владения. Вот что о нём люди говорят. Выметет, поставит в угол. Сор накопится, князь достанет и опять прибирается.

Михан опешил.

— Такой человек — вещь в хозяйстве полезная, — с крестьянской основательностью рассудил Элджей. — Важно быть на своём месте. Важно дать понять, что без тебя не обойдутся. Так можно быть хоть кем.

— Кем?

— Да кем хошь. Если ты на государственной должности, будь хоть кем. Ты всё равно при деле, пользу приносишь. Будь ты хоть писарем или…

— Палачом, — подколол Михан.

— Палач — вещь в хозяйстве полезная, — рассудительно сказал Элджей. — Палач нужный инструмент реализации государственной власти. Не менее важный, чем дружинник или тюремщик. Кому-то необходимо выполнять на завершающем этапе роль инструмента правосудия. Только вы, дружинники, работаете в лесу, а палач работает в городе.

— Чего ж тогда в палачи идти не рвутся? Заподло считают.

— Считают те, кто не в теме. Обыватели, небыдло всякое. Те, которые сами могут в любой момент оказаться на плахе. Они смотрят и боятся, а когда обыватель боится, он от бессилия начинает злословить. Их слова льются в уши таким же дуракам, а дурак принимает на веру всё услышанное, — поживший в городе образованного класса Элджей хорошо разбирался в вопросах клеветы.

— И как тогда?

— Не слушать. Дело делать. Сознавать своё место в системе, на котором работаешь с пользой для общества. Дело палача — дело нужное. Когда власть регулярно подносит к рылу обывателя окровавленный топор, берега начинают видеть даже самые отморозки. Всё просто: выполняй служебные обязанности хорошо, учись своей специальности надлежащим образом. Самообразование никто не отменял. Молись Пентиуму, не забывай про Интернет. В остальном, система о тебе позаботится. Это взаимовыгодный процесс для обеих сторон.

— Ага, — кивнул Михан.

Он не всё понял из того, что услышал, но что-то самое важное запало ему в душу.

— Всё так, — подтвердил мужик.

— Спасибо за науку.

— Удачи! — Элджей протянул руку и Михан с чувством глубокого удовлетворения пожал её.

За воротами конюшни парня поймал бард Филипп.

— О чём вы с ним тёрли?

— Да так, за жизнь, за службу.

— За службу, говоришь. Ты знаешь, кто это?

— Элджей, — с недоумением ответил Михан. — Чё не так? Конюх он какой-то.

— Конюх! — презрительно фыркнул бард. — Ну ты даёшь…

— Чё ты ржёшь, кобёл? — окрысился Михан. — Он просто хорошо делает свою работу.

Морду деятеля искусств перекосило, будто он поел кислого.