Книга Работорговцы.Черный пролетарий, страница 33 – Юрий Гаврюченков

— Батя, почему «учёный» у шведов означает «образованный», а у нас «пуганый»?

— Потому, сынок, что Русь исторически славна духовной ширью своего великого народа, проистекающей от её великих пространств. Это европейская нелюдь привыкла жить в тесноте и корпеть над книжками как наши эльфы на своих шести сотках. Им и удержу не надо. У них душа мышиная, книжная. Не такой русский народ! Вот и приходится учить его по-другому, чтоб от великой духовной воли не разгулялся и не учинил снова БП. Только плеть! Только хардкор! Дай-ка ещё валидолу.

Жёлудь вытряс на ладонь отцу последнюю таблетку.

— И запить дай, — Щавель сел, принял флягу.

Манагерское снадобье действовало на старого лучника тонизирующе.

— Какой нажористый валидол у Бандуриной! — воскликнул он. — Пойдём-ка проверим караул.

Щавель повесил колчан на бедро, закинул за плечо налуч, попрыгал как молодой, проверяя, где что болтается. Одёрнул одежду. Жёлудь глазам не верил: неужели лесная благодать снизошла?

Впереди пронзительно заржала лошадь, как обычно визжат они, когда пугаются.

— Лес указывает дорогу, — Щавель, казалось, не удивился, а ринулся на звук, раздёргивая за спиной завязки налуча.

Старый командир легко просквозил через березняк, не натыкаясь на берёзки, а поспевавший за ним Жёлудь чуть лоб не расшиб. За деревьями развиднелся огонь и послышались злые голоса.

«Кого сюда занесло? — подумал молодой лучник. — На разбойников не похоже».

У костра происходило и в самом деле нечто странное. На тройку Первуши нахально наезжала троица служивых людей, обряженных в незнакомую форму свинцово-серого цвета — кепи с кокардой, рубаха с большими карманами на груди, заправленная в портки, берцы. На поясе у каждого висели короткие дубинки, а с правой стороны самые настоящие кабуры для огнестрела, только не разглядеть, пустые или нет.

— Повторяю, документики показываем! — хамским тоном требовал самый рослый служака с тремя звёздочками на мягком погоне.

— Я тебе сейчас покажу документики! — пробовал достойно отвечать Первуша, но было заметно, что сливает спор.

Братья-витязи без кольчуг и наручей выглядели заночевавшими в лесу мужиками, не по чину нацепившими перевязь с мечом. Привязанная к дереву лошадь храпела и билась.

— Чего ты мне указываешь? — кипятился Вторяк, распуская пальцы веером.

— Морду сделай попроще, — рычал на него стоящий напротив пришелец с толстой жёлтой полосой на погоне. — Распальцовку не надо тут устраивать.

Перепалка была в самом разгаре и чуть не дошло до драки, когда гвалт был прерван командирским голосом.

— Кто такие? — выступил к костру Щавель, при виде его все разом смолкли. — Какие претензии?

— Откуда вы в нашем лесу берётесь… — с деланным огорчением изрёк старшой. — Так… Быстренько документики предъявляем и разрешение на холодняк, уважаемый! Оно у вас есть?

— Я боярин Щавель из Тихвина. По какому праву ты смеешь требовать у меня документы?

На лесной патруль это не произвело никакого впечатления.

— Обалдеть… Боярин… — с тоской и разочарованием молвил старшой, вытянул из чехольчика на поясе лёгкие, скованные короткой цепью браслеты. — Руки вперёд протягиваем.

Это наглое предложение не могло вызвать у Щавеля ничего, кроме приказа:

— Бей!

Братья кинулись разом, каждый заранее выбрав свою цель, однако чужаки тоже были готовы к бою и схватились за оружие.

Но куда там тянуть из кобуры волыну, когда на тебя прёт обученный боец с расстояния четырёх шагов.

Приземистый и, казалось бы, неповоротливый Третьяк преодолел дистанцию одним рывком, сшиб плечом противника и вместе с ним грянулся наземь. Вторяк подскочил к своему, который достал ПМ, но применить не успел. Сцепившись, они покатились по лесной подстилке, борясь за пистолет. Хуже всего пришлось Первуше. Между ним и старшим был костёр, и ратник замешкался, огибая огненное препятствие. Старшой оказался опытным, отскочил назад, выдернул из кобуры «макаров» и проворно снял с предохранителя.

Нож работы мастера Хольмберга стальным навершием угодил ему в скулу. Щавель метнул, как сумел, схватил за рукоятку и бросил без замаха, лишь бы отвлечь врага. От удара тот инстинктивно зажмурился, но тут же опомнился и навёл на старого лучника ствол. В ту же секунду Первуша убрал козлину пинком в живот. С разбегу удар был могучий. Старшого согнуло пополам и унесло на откляченную задницу. Из его пасти вырвалось только сдавленное:

— Йок!..

Первуша подскочил и добавил с ноги. Башка мотнулась, враг полетел на лопатки, отключившись, и в рауш-наркозе позабыв про потерянное дыхание. Первуша подпрыгнул и обеими ногами обрушился ему на рёбра.

Третьяк катался, пробив сопернику головой в нос и разок в подбородок. Он сумел ловко завернуться ему за спину, ногами заплести его ноги, чтобы лишить манёвра, и начал отоваривать по жбану руками с обеих сторон. Вторяку же повезло меньше. Противник оказался ловчее и одолел его контрприёмом. Заломил кисть, вырвал из захвата руку с пистолетом, приставил ствол к голове и трижды нажал на спуск.

Звонкие щелчки ударно-спускового механизма стали ему ответом. Патронник был пуст. В следующее мгновение длинная красная стрела из греческого осадного лука до половины утонула в его черепе. Недруг обмяк и кулём повалился на Вторяка.

Третьяк продолжал молотить своего поединщика, когда Щавель вложил стрелу в гнездо тетивы и нацелился на них. Опустил лук. Стрелять было поздновато — голова противника моталась совсем безвольно. Он «поплыл», и Третьяк, пробив ещё пару двоек, скинул с себя бесчувственное тело.

Первуша тоже запинал супостата до потери сопротивления и остановился. Братья тяжело дышали. Лошадь глухо рычала, исходила пеной и всё дёргалась, вот-вот оборвёт поводья. Ей словно чёрта показали, бедняжка не могла уняться.

— Има-ать-копать! — заблеял Вторяк, отпрыгивая подальше.

Ослеплённые горячкой боя, братья не сразу поняли, в чём дело. Даже Щавель с Жёлудем в темноте не разобрали свершившееся чудо.

На залитом кровью хвойном ковре с торчащей из головы стрелой лежал крупный волк.

* * *

Рота спала и похрапывала.

Михан, которого оставили дежурным, сидел в канцелярии и читал «Новые приключения Маркса и Энгельса». Ему было покойно. На столе горели две свечи, запас которых парень обнаружил в шкафчике. Было светло и тихо. На тумбочке переминался с ноги на ногу раб. Где-то далеко в лесу должно быть умирал на руках сына командир Щавель, но Михана это не волновало. Он отделился от тихвинской компании и уже не чувствовал себя одиноким в дружине. Михан читал про московскую жизнь, впитывал реалии незнакомого ранее мира. Иногда он отрывался от книги и уносился мыслями в Новгород. На своё будущее молодец смотрел с оптимизмом.