Онлайн книга «Поверженный демон Врубеля»
Слабая улыбка, виноватая. – Машка, когда про комнату узнала, стала требовать, чтобы я возвращалась. Комнату продать можно, а за эти деньги ее однушку поменять на двухкомнатную, с доплатой… – Но вы не захотели. Валентина кивнула. Не захотела. – Правильно сделали. Насколько бы хватило терпения ее сестры? На год? На два? Или она, привыкшая к домашней прислуге, теперь испытывала некоторые затруднения? – У вас есть шанс, – Людмила не знала, нужно ли этой женщине что-то говорить, потому что она сама прекрасно все понимает, – используйте его с умом. Но… как вы считаете, дядю вашего убили? Валентина встала, прошлась по комнате. – Да, вероятно, из-за денег… когда я появилась… Галина как-то зазвала к себе. И дала деньги. Много. Десять тысяч долларов. Я… я столько никогда в руках не держала! Она сказала, что это дядя ей оставил… для меня… чтобы, если я появлюсь, Галина передала… она честная женщина. Я испугалась… откуда у него деньги? Нет, он, случалось, посылал мне… когда тысячу, когда две… я не просила, но он все равно… Говорил, что ему надо о ком-то заботиться. Но такие деньги… откуда он их взял? И главное… я уже потом, когда пачку распаковала, то… то записку нашла. Это дядин почерк. Погодите… я сейчас… Она вытащила мятую бумажку из ящика и протянула Людмиле. – Вот. Я не знала, что мне с ней делать… думала, в полицию пойти, но потом поняла, что там посоветуют выбросить и забыть… он ведь пил… и от отравления умер… а он… Людмила разгладила клок бумаги в клеточку. Кривоватый почерк. И буквы наползают одна на другую, строчки изгибаются змеями, то вверх ползут, то вниз. «В моей смерти прошу винить…» Обрыв, точно он так и не решился, кого же стоит обвинять в смерти, тем паче что сама эта смерть еще не приключилась. И сомневался, верно, в предчувствиях своих. «Я не верю в проклятья. За каждым проклятьем стоит человек. А она только улыбается. Почти поверила, что на этот раз все будет хорошо. Я был бы рад помочь ей, не из-за денег, но потому, что редко случается встретить ангела. Она дала мне свет. А я, быть может, ввергну ее во тьму. Она слишком доверчива, что случается с ангелами. И слишком богата. Но если я расскажу ей, то не поверит». – Это похоже на страницу из дневника, но я обыскала всю комнату, – Валентина сидела прямо, голову подняла, но взгляда избегала. – И Зинаиду спрашивала, но… думаю, она, если бы и нашла дневник, не вернула бы чисто из вредности. На редкость… неприятная женщина. Она вздохнула: – Но я думаю, что дневник дяди забрал тот, кто его отравил. Людмила перечитала обрывок. И еще раз. – Скажите, а в разговорах с вами он не упоминал о… женщине… – Ольге? Значит, ее зовут Ольга. – Я точно не знаю, но… в последние месяцы он изменился. Стал… мечтательней? Все рассказывал, как я приеду, он найдет мне работу… он обронил, что я могу в галерею устроиться, что у Ольги есть знакомые… и вот такие картины… я про нее немного знаю. Встретились в церкви… дядя писал иконы. Не такие, которые настоящие, на дереве, а на холстах. Но получалось у него хорошо. Вот он и торговал… с батюшкой у них договоренность была. И она увидела. Подошла… они разговорились. Дядя сказал, что не встречал еще такой удивительной женщины. Что она – его награда… благословение… – А ее враги? Валентина покачала головой: – Знаете, я долго думала… над этой запиской и вообще, и получается, что у Ольги с моим дядей были отношения… или могли бы быть. Главное, что деньги дала она. И следовательно, она женщина весьма состоятельная. Если одинокая, то… на любое состояние найдутся наследники. Возможно, кому-то нужны были ее деньги… а дядя оказался лишним… скажем, если бы предложение ей сделал… и она согласилась. Вздохнув, она добавила: – Но это, наверное, ерунда… фантазии глупые… понимаете, я ведь прекрасно отдаю себе отчет, что дядя… когда-то он был красивым мужчиной, но потом… возраст и алкоголь… и сомнительно, чтобы эта Ольга заинтересовалась им… если она богата… и круг общения иной… и она скорее выбрала бы кого-нибудь из этого круга, а не возилась бы с алкоголиком. Возможно, что и так. – Вы не возражаете… – Людмила разгладила истрепанный листок. – Нет, конечно. Забирайте. Все равно… два года уже прошло… и если вдруг вы найдете эту Ольгу, то… у меня остались ее деньги. Я отдам. Я… я кое-что потратила, но скоплю и верну… и я… я думаю, что ей незачем себя винить. – Значит, Ольга… – Стас остановился в парке. День выдался солнечный и на удивление теплый, словно весна решила все-таки заглянуть и в этот богом забытый городок. Трава зазеленела. Она пробивалась сквозь черную жирную землю, прикрытую драным пологом прошлогодней листвы. Почки на деревьях набухли, грозя прорваться молодыми липкими листочками. И захотелось вдруг чуда или чего-то, на чудо похожего, чтобы карусели и сладкая вата. Веселье беспричинное. Мама никогда не одобряла беспричинное веселье. Да и при наличии веской причины радость, впрочем, как и любые другие эмоции, следовало проявлять сдержанно, с чувством собственного достоинства. Порой Людмиле казалось, что это, чрезмерно лелеемое мамой чувство собственного достоинства, немало мешало ей жить. – Покатаешь? – Она забралась на качели. Старые. Они остались в парке осколком того ее детства, в котором и сам парк, и забавы его находились вне зоны Людочкиного разрешенного времяпрепровождения. В парке собирались дурные компании, а качели и прочие глупости были пустой тратой драгоценного времени. Качели скрипнули, но вес выдержали. Грязные, наверное. И глупо вот так взрослой женщине на качелях кататься. Но ведь хочется. Весна же. Самое время для глупостей. Стас тронул тугую струну цепи. – Смотри, получается, что была какая-то Ольга… предположительно состоятельная дама со слабостью к творческим людям… и эта дама находила художников… сначала вот Ивана Пряхина… потом Егора. И Мишку… она делала им заказ. Платила безумные по местным меркам деньги… Стас качели толкал, но поднимались они медленно, тяжело. – Все трое относились к заказчице, мягко говоря, непрофессионально… думаю, ей слегка за тридцать. – Почему? – Она определенно старше Михаила… и Егора… помните, ее ведь описывали не как девушку, но именно как женщину. Сорок – много. Миша вряд ли воспринял бы ее иначе чем заказчицу. Двадцать – мало… несерьезно. А вот тридцать с небольшим – самое оно… и она ходит в церковь. |