Онлайн книга «Десять историй о любви»
|
– Хватит, – остановил его следователь и перевел взгляд на своего подчиненного в форме. – Уводи его. Полицейский положил руку Гуляеву на плечо, и тот вдруг вспомнил искаженное странной улыбкой лицо сына. Когда призывников перед военкоматом стали усаживать в автобус, его Сережа выдавил жутковатую гримасу, растянув рот в нелепом и совершенно жалком подобии улыбки. – Что с тобой? – спросил он его тогда. – Ничего, пап. Это я смайлик делаю, чтоб ты не грустил. Полицейский требовательно потянул Гуляева за плечо, но вместо того, чтобы встать, тот спрятал лицо в ладонях и вздрогнул от поднимавшихся, нараставших в нем слез. Собственное предательство стало настолько для него очевидным, что он просто не мог пошевелиться от горя. – Да перестаньте вы, – сказал следователь. – Ничего страшного еще не случилось. Найдется завтра ваш документ. Не отрывая ладоней от лица, Гуляев замотал головой. Он хотел сказать, что не от этого плачет, но слов у него не нашлось. – Выведи его пока в коридор, – вздохнул следователь, кивнув полицейскому. – Я догоню. Как только дверь за ними закрылась, он вынул телефон и набрал номер. – Ну что, закончили там? – спросил его густой голос в трубке, не ожидая ни приветствий, ни представлений с его стороны. – Да, все в порядке… – Ну, так вези его в камеру, а сам давай скорее сюда. Твоя мама приготовила невероятную мусаку. Это какая-то бомба. – Я… да, – замялся следователь. – Сейчас подъеду… – Хочешь с нею поговорить? Вот она идет – передаю трубку. – Нет, нет, нет! – замахал он свободной рукой. – Мне надо с вами обсудить кое-что. – Обсудить? – в трубке насторожились. – Ты не нашел его паспорт? – Да нет, я нашел. Документ у меня. – Ну, а в чем тогда дело? Уничтожь его, а русского – в камеру. Убийца у тебя есть. Всё, дело раскрыто. – Он действительно прилетел позавчера. – Слушай, – голос в трубке заворочался, как пробуждающийся в клетке большой зверь. – У твоей замечательной мамы сегодня день рождения. Скоро у меня с нею свадьба. Ты что, хочешь испортить нам все эти праздники? – Нет, я ничего не хочу испортить, – запротестовал следователь. – Но… Может, мы найдем того, кто на самом деле убил? – Так, слушай меня и молчи, – голос отвердел и утратил все теплые ноты, которые в начале разговора еще можно было уловить в нем. – Искать настоящего – слишком долго. Русские требуют немедленного раскрытия. На меня давят из очень больших и очень широких кресел, в которых сидят самые обширные и самые крепкие на Кипре зады. Если ты протянешь с расследованием еще две недели, меня пнут из Штаб-квартиры под зад. Понимаешь? А я рассчитываю на обеспеченную тихую старость рядом с твоей мамой. И рядом с ее мусакой, кстати сказать. В трубке послышался густой отрывистый смех, напоминавший ритмичное падение мешков с цементом на металлический лист с небольшой высоты. – Сильно люблю ее баклажаны. Это без всяких намеков, сынок. Без обид, ты же меня понимаешь. Мешки снова начали падать, и следователю пришлось изрядно подождать, пока их падение остановится. – Я бы хотел, чтобы вы все же позвонили тем людям, которые давят на вас, – наконец твердо сказал он. – Мне нужно еще время. В трубке все стихло. – Алло… Вы меня слышите? – Он же русский, – глухо прозвучал голос. – Русские всегда в чем-нибудь виноваты. – Я прошу вас… Ради моей мамы. На том конце глубоко вздохнули, прочистили горло и коротко ответили: – Ладно, я попытаюсь. Подожди полчаса. Следователь понял, что благодарность будет неуместна, и молча убрал телефон в карман. Постояв посреди номера, он снова вышел на балкон, несколько минут сосредоточенно понаблюдал за шумной компанией англичан в ярко освещенном бассейне, а затем вернулся в комнату. Взгляд его остановился на раскрытом ноутбуке Гуляева. Следователь посмотрел на часы и взял компьютер с осиротевшего стула. «Здесь необходимо сделать небольшую паузу в повествовании, которое, впрочем, и без того разворачивается не слишком поспешно, и сообщить о том, что Филомела, однажды удалившись из поля нашего зрения и углубившись в свою собственную, овеянную славой необоримого Эроса, историю, более не предстанет самолично пред нашим изумленным взором, а скроется за стенами царского дома во Фракии, предоставив нам возможность дослушивать сказки бывалого солдата, скоро, кстати, наскучившие, и следить за своей знаменательной судьбой каким-нибудь косвенным образом – через невразумительные, скажем, донесения разных сторонних вестников. После того, как первый из них…» В дверь номера громко постучали, и следователь поднял голову. – Войдите! – А долго нам еще в коридоре стоять? – спросил полицейский, не проходя дальше прихожей. – Может, я отвезу пока задержанного? – Нет, ждите. – В коридоре? – Полицейский явно был раздражен своей участью мелкого винтика. Следователь нахмурился, уловив едва прикрытый вызов у него в голосе, но потом все же кивнул: – Хорошо, веди его вниз на веранду и возьми ему кофе. Я скоро приду. – Кофе? На какие деньги? У задержанных брать не положено. Следователь испытующе посмотрел в лицо своему подчиненному. – У тебя что, нет пяти евро? Полицейский поправил фуражку и твердо ответил: – На кофе для задержанных – нет. Следователь, который все еще стоял с гуляевским ноутбуком в руках посреди номера, вынул из кармана брюк мятую и слегка влажную пятерку, подошел к своему подчиненному и протянул ему деньги. Секунду помедлив, тот взял купюру и вышел. Экран компьютера дважды мигнул, но не погас. «…После того, как первый из них привел нас, толпящихся вокруг него, сонных и слабых, в содрогание одним лишь жутким намеком на произошедшее в доме Терея и потребовавшее такого способа передачи случившегося, когда сама кровавая и безъязыкая, от боли мычащая невозможность сообщить весть уже является самой вестью, и вестью – настолько превышающей размеры простой почты, что говорить о ней можно только посредством донельзя изуродованных губ, языка и всего остального; после того как мы разошлись по домам и забрали с собой страдальца, обсуждая торопливо – можно ли ему есть и что могло бы служить для этой цели, не усугубляя мук бедняги и не тревожа подживающей раны, которая теперь ему заменяла рот; после всего этого и еще немногих жизненных подробностей, необходимых для того, чтобы наполнить каким-то содержанием несколько дней, городок наш, пустынный и притихший в опасливом ожидании, во время которого изредка кто-нибудь метнется от одного приземистого строения к другому – вот и вся жизнь, был разбужен однажды глухим вскриком и ропотом, и лошадиным храпом. |