Онлайн книга «Гортензия в маленьком черном платье»
|
Когда она закончила разговор, Гэри спросил: – А что это за история про яблоко, цветок и стебель? – Это идея Младшенького, – ответила она, накручивая прядь волос на палец. – А поподробнее? – Тебя это правда интересует или ты просто так спрашиваешь? Потому что мне неохота рассказывать в пустоту. – Расскажи, пожалуйста. – Хорошо, я тебе объясню. Тут недавно Младшенький мне сказал, что у меня появится гениальная идея. Я натолкнусь на нее случайно и на ее основе создам свою первую коллекцию, которая будет иметь громадный успех. Там шла речь о стебле, цветке, яблоке и о сопротивлении материалов, у него было словно видение: хлопнет дверь, вспышка, фотографы, но ничего больше он мне сказать не мог. Его предсказания становятся всё туманней, я опасаюсь, что он теряет свой дар. – Вот почему ты шатаешься по улицам? – Ага. И вот как раз сегодня, когда я увидела эту женщину и полу ее платья, которая улетала вместе с такси, меня на мгновение озарило. Я чуть было не нашла то, что искала. Но это ушло… – Жалко, – сказал Гэри, прожевывая кренделек. Пакет был плохо закрыт, и они утратили хрусткость. Отсырели, расклякли. Гэри не любил отсыревшие крендельки. Трудно, что ли, нормально закрывать пакеты? На упаковке есть застежка. Гортензия, устремив взор в пространство, между тем продолжала: – Как яблоки держатся на дереве? Как тоненький стебелек после легкого цветка оказывается способен выдержать тяжелое яблоко? Как растению удается создать настолько прочный материал? – Ты хочешь сделать платье из резины? Гортензия внезапно распрямилась, глаза ее загорелись, она велела: «Продолжай, продолжай, я ловлю твою мысль, давай!» Она щелкала пальцами в нетерпении, и этот звук, в его сознании преображавшийся в гостиничный звоночек, которым вызывают горничную, раздражал его. – Ну, не знаю, – промямлил он. – Если хрупкий стебелек яблока способен выдержать вес плода, то, значит, материал, из которого он сделан, обладает высокой стойкостью… – И… И что дальше, Гэри, говори, не прерывайся! Она наклонилась над ним, лицо ее было искажено алчностью, она щелкала пальцами, голос стал резким, пронзительным. Он хлестал, как бичом, музыкальные уши Гэри. – Сама давай-ка об этом подумай. Я в этом ничего не понимаю. – Ох! Ненавижу тебя! Завлекаешь меня, а потом бросаешь, как гнилое яблоко. Подлый извращенец! Она кинула в него какой-то толстый справочник, попала в плечо. Он встал. Ушел в спальню, закрыл дверь на ключ. Она спала на диване. И утром ходила мимо него напряженная и холодная, окруженная ореолом своего высокомерного презрения, как статуя Свободы. Он пошел позавтракать в «Старбакс» на Коламбус-авеню. Купил шоколадный маффин. Заказал капучино. Ждал, наблюдая за старикашкой, который читал «Нью-Йорк Таймс», ковыряясь в ухе, а потом с наслаждением облизывая палец. Не стал есть маффин. На плазменном экране крутили ролик на песню «Kiss Мe on the Bus» [5] . Раньше они тоже целовались в автобусе, но некоторое время назад перестали. Гортензия говорила, что ей не до этого, нет настроения. Он положил ложечку на пену своего капучино и мрачно смотрел, как она погружается все ниже. Человек не может ни на кого и ни на что рассчитывать в этой жизни. Человек одинок. Всегда. – Она меня терзает, выматывает до основания. – пожаловался Гэри Марку. – Я уже ничего не понимаю. Сдаюсь, лапки кверху. – Да, с Калипсо будет попроще. – Но ведь я не собираюсь крутить роман с Калипсо! Что ты несешь! Я с ней буду сонату репетировать! Пинкертон метнул на болтунов сердитый взгляд, и они замолчали. – Все плохо, Елена, просто никуда не годится. – Что именно плохо, Гортензия? Елена Кархова переживает, Гортензия явно показывает, насколько ей грустно. Она понуро опускает голову, весь ее вид выражает отчаяние. – Сегодня уже 21 апреля. – И что? – Уже 21 апреля, время летит стрелой, а я ничего не делаю, абсолютно! Уже 21 апреля, и меня это бесит. Я ненавижу солнце, я ненавижу луну, ненавижу небоскребы, светофоры, запах лошадиного навоза в парке, уток на пруду, запах сладкой ваты. Я ненавижу Гэри. – Это нехорошо, это совсем нехорошо, – сказала Елена, тряхнув головой. – А из-за чего вся эта паника? – У меня на языке вертятся очень важные слова, которые я не могу сформулировать. И от этого я схожу с ума, и мне ничто не мило. Мой мозг не работает, никаких идей, хочется прыгнуть с крыши. – А вот это хорошо. Страх, который тебе предстоит преодолеть, будет мостиком к твоему успеху. – Вы не могли бы объяснить поподробнее? – Чтобы стать взрослее, нужно отказаться от ощущения безопасности. Так говорила моя бабушка. – Это как? – Ты повзрослеешь и найдешь то, что надо именно тебе. Но в ожидании этого ты умираешь от страха. Это очень хороший знак. – Плохой это знак! Я болтаюсь и плесневею…. Елена удивленно всплеснула руками: «В каком смысле?» – Неважно, – сказала Гортензия. – Это у меня сейчас мантра такая. Утром она работала с восьми утра до полудня. Дождалась, пока за Гэри захлопнется дверь, и уселась рисовать. Набрасывала яблоки и цветы на стебельках. Желтые такси, зеленые платья. Даже не позавтракала. Она ненавидела завтракать. От утренней еды ее тошнило. Ее желудок спал до полудня. Потом просыпался, требовал кофе с плиткой горького шоколада. И опять засыпал. Елена подперла левой рукой щеку и достала четки, которые стала перебирать с полузакрытыми глазами. – Все это уже как-то слишком эмоционально. Хватит уже думать. Надо развеяться. – Мне не хочется. Хочется найти решение. – Ты найдешь. Но для этого нужно время. Оно все рассудит. Иди, проветрись. «Художник – исключение из правил. Его безделье – это работа. Зато его работа – это отдых». Так сказал Бальзак. Иди, прогуляйся, сходи куда-нибудь. – Я только этим и занимаюсь! Надоело уже. Я никогда ничего не придумаю. – Вот беда-то! Никогда так не говори! – воскликнула Елена, воздевая к небу пальцы, унизанные тяжелыми перстнями с драгоценными камнями. – Если ты думаешь, что пойдет дождь, он пойдет! Если думаешь, что проиграешь, обязательно проиграешь! – А вы предпочли бы, чтобы я сказала вам, что все хорошо? Хотите, чтобы я врала вам? Елена обожгла ее взглядом черных глаз. Гнев вернул краски на ее лицо, словно часть живого света молодости, и Гортензия с удивлением увидела в этой вспышке лица всех женщин, которыми была в своей жизни Елена. |