Онлайн книга «Бездна»
|
– Я не хотела тебе мешать, – сказала она. – Мне показалось, ты так увлечен разговором со своими друзьями из музеев. – Из музеев, которые выставляют твои работы, любовь моя. И которые тебя обожают. Перестань делать вид, будто никто тебя не любит. Это, конечно, твое право, но уж позволь мне в это не поверить. И вот что я тебе предлагаю: давай больше не ссориться. Ты же знаешь, что мне нравится в таких мероприятиях – только возможность побыть с тобой. Посмотреть на людей, которые смотрят на тебя. Вот это и доставляет мне удовольствие. – А мне – нет. И я ушла, чтобы проветриться. – Ну и где же ты сейчас? – Выхожу из Сан-Джорджо Маджоре [106] . – Тогда давай встретимся у «Вдовы». * * * Она заказала бокал красного вина. – А что ты делала в Сан-Джорджо Маджоре? – Видела Святого Георгия [107] . – Во плоти? Она улыбнулась и поднесла к губам бокал. Потом рассказала мне подробно, по порядку, о своей прогулке. О том, что с соборной колокольни открывается потрясающий вид на Венецию, а в самой базилике стоит жуткий холод; о дурацких железных коробках, которые заглатывают монету за монетой, чтобы осветить картины эпохи Возрождения; о своей встрече со стариком-священником, который провел ее через потайную дверь и по узенькой лестнице в зал, где выбирали папу и где сиял всеми своими красками Карпаччо – «Святой Георгий, поражающий дракона» [108] . «Представь себе кроваво-красное острие копья, жесткую позу всадника, замкнутого, как майский жук, в своем панцире, человеческие кости на земле…» Женская жестокость уже не подвергается сомнению со времен Террора, когда они дрались за лучшие места возле гильотины. Это полотно было копией, но я промолчал, не желая ее раздражать. «Да вот, посмотри!» – и она вынула свой Canon 5D, который использовала для репортажной съемки, и показала фотографии. Полотно Карпаччо, церковь со всех сторон и вдруг… «Мальчик с лягушкой», стоящий дозорным на стрелке Таможни. – А это еще что? Пас тут же выключила камеру. – Я вижу, ты сурова не ко всему современному искусству, – заметил я. – Он – совсем другое дело. – Кто «он»? Ты знаешь автора? – Я говорю о мальчике. – «Мальчик с лягушкой» Чарлза Рэя. Дань уважения Донателло. Диалог через века. Как братья Чэпмен и твой любимый Карпаччо. – Замолчи, ты все опошляешь своими комментариями. Я был задет за живое, но все же сохранил спокойствие, хотя алкоголь уже крепко ударил в голову. – Ах, вот что! Узнать название произведения – значит, все опошлить?! Она бросила на меня уничтожающий взгляд: – Плевать я хотела на название, для меня главное – уловить дух! На нас уже оборачивались. Я сжал ее руку, стараясь успокоить. – Оставь меня, – сказала она. – Ты говоришь, говоришь, хвастаешь своим знанием прошлого, отсылаешь меня к славным былым временам. И даже не сознаешь смысла своих проповедей: все, что есть нового в мире, ты мне представляешь как диалог с прошлым. – Успокойся. – А зачем? Почему это я должна успокоиться, раз уж ты предоставил мне такую возможность – высказать тебе то, что я думаю обо всем этом? Обо всем этом маразме. Европа гибнет, Сезар! Европа гибнет, потому что она завязла в прошлом, как мошка в янтаре. Я не хочу жить под колпаком, не хочу жить культом прошлого. Я покинула Испанию как раз по этой причине – из-за «культурного достояния», величия прошлого, Реконкисты… – Тогда что означает твоя татуировка? – Ты так ничего и не понял. Она сделана на моей заднице – знаешь почему? Потому что я на нее сажусь, ясно тебе? Я говорю правду: прошлое душит меня! Этот мальчик, которого я сфотографировала, вот он мне нравится. В нем чувствуется сила, в нем чувствуется жестокость. А ты мне талдычишь о Донателло… Ты мешаешь мне свободно осмысливать то, что я вижу, Сезар. Хочешь внушить мне, что эта статуя – всего лишь отрыжка прошлого. И доказываешь, в который уже раз, что Европа не порождает ничего нового… Она замолчала, потом произнесла абсурдную фразу, которой привела меня в бешенство: – К счастью, у нас еще есть террористы. – Что ты несешь?! – Ты прекрасно слышал: к счастью, у нас еще есть террористы. – Я бы предпочел этого не слышать. Ее черные глаза полыхнули мрачным огнем. – Нет, ты не только будешь меня слушать, ты еще постараешься понять то, что я говорю. Террористы наполняют страхом этот дремотный мир, пробуждают его от спячки. – Давай-ка, скажи это родственникам жертв одиннадцатого сентября и взрывов на вокзале Аточа [109] . Она помолчала, потом сказала: – Тебе легко говорить… – Легко? А тебе разве не легко изрекать подобные мерзости, да еще с таким идиотским апломбом? Я едва сдерживался, и она это почувствовала. Моя горячность была ей непонятна – ведь она ничего не знала обо мне. – Я имела в виду энергию. Энергию, которой больше нет. Которую утратила Европа. – Ты никогда не покидала пределы Европы. И сама не знаешь, о чем говоришь. – Это ты виноват. Я похолодел. А она продолжала, заранее радуясь своей победе: – Я уже сколько месяцев уговариваю тебя поехать со мной куда-нибудь за пределы Европы, а ты отказываешься. Неужели нужно, чтобы террористы начали взрывать музеи, – может, тогда ты осмелишься высунуть нос из твоей любимой старушки Европы?! Этот город, Венеция, не только наводит на меня скуку, Сезар, – он наводит на меня страх. Он похож на витрину, на могилу. Он – живой мертвец. А я слишком молода, чтобы жить рядом с живыми мертвецами. И тут я заорал: – Заткнись! К нам тотчас подскочил официант: – Что-нибудь не так, месье? – Спасибо, все в порядке. – Тогда прошу вас, потише, вы беспокоите клиентов. |