Онлайн книга «Ратоборцы»
|
– Бог да помилует тебя, светлое чадо! – говаривал ей не раз растроганный и восхищенный художеством ее митрополит Кирилл. А в последний раз, когда снова пришлось ему любоваться сотворенным ею антиминсом, где в дивном согласии сплетались разнояркие травы, и цветы, и разводы, – митрополит Кирилл сказал ей нечто столь же загадочное и затаенное, как сказал ей тогда отец. Положив руку, чудесно пахнущую неведомыми ей ароматами, на ее златорусые косички, митрополит промолвил: – Благословенна та земля, в которой ты будешь княжить, Аглая!.. Ближних бояр Даниила уже начинало тревожить и огорчать беспросветное вдовство государя. Уже неоднократно Кирилл-митрополит наедине говаривал князю: – Скорбь никого не минует, государь. Но отчаянье – грех смертный! – Словно бы занозою терн в сердце! – угрюмо отвечал Даниил. – Князь, – возражал главенствующий епископ Русской Земли, – что ж делать?.. Всем нам там быть. Все отойдем от суетного и маловременного сего жития!.. Веселье света сего – увы – с плачем окончится. Даниил отмалчивался. Пробовал уговаривать его и воевода Мирослав, бывший учитель и воспитатель князя. – Полно, Данилушко мой, полно, свет мой, – скорбно говорил он, с великим трудом превозмогая одышку. – Все скорбишь, все кручинишься, все тоскуешь!.. А от скорби душевной и телесная скорбь припадет! Ну, а что мы без тебя?! Держава без государя – вдова! И часу без тебя не можем!.. – И земля скорбнет в засуху, – отвечал Даниил… Да и в народе также, когда показывался на народе князь, жалостным и добрым словом чтили его достойное и суровое вдовство: – Все по княгине своей горюет! – Скорбну одежу не сымает! – Вдовец – и деткам не отец, а сам – сирота круглая!.. Разговор переходил на Дубравку: – Хоть чья она сиротка ни будь, хотя и князя, а все сиротка!.. – И смотреть на девочку – будто сохнет! Словно бы колосок пшеничный, зноем изваянный!.. Митрополита и советных бояр князя заботило еще и другое. Война с Миндовгом – изнурительная, с перерывами и вничью – как-то сама собою затихла. Правда, Миндовга оттиснули от Волыни изрядно к северу, однако в канун завершающей победы магистр рижский, тот самый Мальберг, с коим охотились на зубра, – он изменил, в крестном целованье не устоял и предательски увел в Мемельбург все орденское войско. Спасенный этим, самодержец литовский успел залечить едва ли не смертельные раны своей державы и теперь вновь накапливал силы. Миндовг тяготел над тылами. И уж слышно стало о постоянных пересылках между прецептором Ливонии и Миндовгом. У Миндовга гостил папский легат. Это становилось опасным! Пора было развязать руки для Востока. Надо было как-то оборачивать все по-другому! Братьев ордена Марии надо опередить. С Миндовгом взять мир. А между тем веками испытанное среди государей подсобное средство политического сближенья – династический брак, – это средство вот-вот можно было и упустить! Что же медлит Данило Романович? Любимейшая из племянниц Миндовга, юная вдова, княгиня Юрата Дзендзиолло-Дзендзелло, прославленная красавица литвинка, обладательница огромных областей, только что – как нарочно в одно время с Даниилом – окончила срок печалованья своего. Да разве засидится она во вдовах? Если бы и захотела того, разве дозволит ей вдовствовать грозный дядя ее – Миндовг?! Разведано было: и сама княгиня Юрата, и воинственные братья ее, князья Товтивил и Эдивид, тяготеют ко всему русскому, и ясно, что княгиня Дзендзиолло-Дзендзелло не откажется принять и православие вместе с великокняжеским венцом всея Карпатской Руси! Что же медлит Данило Романович? Одна из бесед боярского совета с князем – бесед, от коих долго уклонялся Даниил, – завершена была, по их предварительному уговору, такими словами митрополита: – Не гневись, государь. Твоя непреложная воля во всем. Но только не мы, а вся держава твоя не велит тебе более вдовети! Даниил долго молчал, хотя и отнюдь не был этим разговором застигнут врасплох. А затем отвечал так: – И я немало, милые друзья и доброхоты дома моего, размышлял о том же, о чем и вы… И, быть может, я сам упредил бы речи ваши, когда бы крепко уверен был, что сей брак повернет к нам сердце Миндовгово, сердце злохитрое и коварное! Но, однако, я приемлю совет ваш… хотя страшно мне и помыслить о мачехе для Дубравки! Тронутые и словно бы устыженные этими простыми и чистосердечными словами своего князя, ближние бояре его и митрополит ответили не сразу. Наконец митрополит сказал: – Мы все сочувственники, и сердоболи, и соскорбники твои, государь. Но, однако, ведь ты и сам ведаешь добре, что и ей, Аглае-княжне, вот-вот скоро новое гнездо вить!.. Половина покойной княгини Анны пустовала. Весь дом овдовевшего князя, по усердной просьбе самого Даниила, приняла на свои руки княгиня Василька Романовича – Олена, из роду Суздальских, такая же заботливая и рассудительная, как сам Васильке. Дубравка любила тетку. Она еще больше полюбила ее, когда та наотрез отказалась вселиться на половину покойной княгини. – Нет, нет, и не просите! – сказала она обоим князьям – и деверю своему, и мужу. – Я там жить не стану! Пускай ее душенька светлая когда захочет, тогда и витает в комнатках своих!.. Да и пускай видит: ничего там чужой рукой не тронуто, ничего не пошевелено… Даниил, растроганный словами невестки, не стал больше настаивать. На половине умершей княгини и впрямь ничего как есть не трогали, а только, под наблюдением княгини Олены, девушки по временам вытирали пыль. Однажды – это было еще невдолге вслед за смертью Анны – Дубравка, во время обычного расставанья с отцом, спросила его: – А в маминой комнате, тату, никто не будет жить? – Нет, никто, – отвечал Даниил. – Вот ты подрастешь – будешь жить там… И тогда же Дубравка испросила у него разрешенье взять ключ от комнат матери к себе. – Буду приходить к маме, – сказала она, – буду сидеть там у нее… Она так и сделала. Часами сидела она там – или читая что-нибудь, или смотрясь в большое венецианское зеркало покойной княгини, или – чаще всего – без конца перебирала и рассматривала там взятые из рабочего столика и из большой шкатулки черного дерева начатые и не оконченные покойной матерью рукоделья. Она считала эти комнаты мамиными и своими… Поэтому ей стало не по себе, когда совсем недавно отец, отпуская ее, вдруг спросил: – Дубравка, а помнишь, я тебе ключ отдал… от маминой комнаты… где он у тебя? |