Онлайн книга «Ратоборцы»
|
– Пойми, млад-месяц… Вот я покидаю Владимир: надо к новгородцам моим ехать опять… Думал о тебе: кто ты у меня? Не то мечник, не то свечник! – пошутил он. – Надо тебя на доброе дело поставить, и чтоб ты от него весь век свой сыт-питанен был!.. Так-то я думаю… А? Гринька молчит. Тогда Невский говорит уже более определенно и решительно: – Вот что, Григорий, ты на коне ездить любишь? Тот радостно кивает головой. – Я так и думал. Радуйся: скоро поездишь вволю. На новую службу тебя ставлю. У мальчика колесом грудь. «Вот оно, счастье-то, пришло! – думает он. – Везде с Невским самим буду ездить!..» И в воображении своем Гринька уже сжимает рукоять меча и кроит от плеча до седла врагов Русской Земли, летя на коне на выручку Невскому. «Спасибо тебе, Настасьин! – благостным, могучим голосом скажет ему тут же, на поле битвы, Александр Ярославич. – Когда бы не ты, млад-месяц, одолели бы меня нынче поганые…» Так мечтается мальчугану. Но вот слышится настоящий голос Невского: – Я уж поговорил о тебе с князем Андреем. Он берет тебя к себе. Будешь служить по сокольничьему пути: целыми днями будешь на коне!.. Ну, служи князю своему верно, рачительно, как мне начинал служить!.. Голос Невского дрогнул. Он и не думал, что ему так жаль будет расставаться с этим белобрысым мальчонкой. Белизна пошла по лицу Гриньки. Он заплакал. Больше всего на свете Невский боялся слез – ребячьих и женских. Он растерялся. – Вот те на!.. – вырвалось у него. – Настасьин?.. Ты чего же, не рад? Мальчик, разбрызгивая слезы, резко мотает головой. – Да ведь и свой конь у тебя будет. Толково будешь служить – то князь Андрей Ярославич сокольничим тебя сделает!.. Гринька приоткрывает один глаз – исподтишка вглядывается в лицо Невского. – Я с тобой хочу!.. – протяжно гудит он сквозь слезы и на всякий случай приготовляется зареветь. Невский отмахивается от него: – Да куда ж я тебя возьму с собою? В Новгород путь дальний, тяжкий. А ты мал еще. Да и как тебя от матери увозить? Увещевания не действуют на Гриньку. – Большой я, – упорно и насупясь возражает Настасьин. – А мать умерла в голодный год. Я у дяди жил. А он меня опять к Чернобаю отдаст. А нет – так в куски пошлет!.. – Это где ж – Куски? Деревня, что ли? – спрашивает Александр. Даже сквозь слезы Гриньку рассмешило такое неведение князя. – Да нет, пошлет куски собирать – милостыню просить, – объясняет он. – Вот что… – говорит Невский. – Но ведь я же тебя ко князю Андрею… – Убегу я! – решительно заявляет Гринька. – Не хочу я ко князю Андрею. – Ну, это даже невежливо, – пытается еще раз убедить упрямца Александр. – Ведь князь Андрей Ярославич родной брат мне! – Мало что! А я от тебя никуда не пойду! – уже решительно, по-видимому заметив, что сопротивление князя слабеет, говорит Настасьин. – Только смотри, Григорий, – с притворной строгостью предупреждает Невский, – у меня в Новгороде люто! Не то что здесь у вас, во Владимире. Чуть что сгрубишь на улице какому-нибудь новгородцу, он сейчас тебя в мешок с камнями – и прямо в Волхов. – А и пущай! – выкрикнул с какой-то даже отчаянностью в голосе Гринька. – А зато там, в Новгороде, воли татарам не дают! Не то что здесь! И, сказав это, Гринька Настасьин опустил длинные ресницы, и голосишко у него перехватило. Невский вздрогнул. Выпрямился. Брови его сошлись. Он бросил испытующий взгляд на мальчика, встал и большими шагами прошелся по комнате. Когда же в душе его отбушевала потаенная, подавленная гроза, поднятая бесхитростными словами деревенского мальчика, Александр Ярославич остановился возле Настасьина и, слегка касаясь левой рукой его покрасневшего уха, ворчливо-отцовски сказал: – Вот ты каков, Настасьин! Своим умом дошел? – А чего тут доходить, когда сам видел! Татарин здесь не то что в избу, а и ко князю в хоромы влез, и ему никто ничего! Князь попытался свести все к шутке: – Ну, а ты чего ж смотрел, телохранитель?! Мальчик принял этот шутливый попрек за правду. Глаза его сверкнули. – А что бы я посмел, когда ты сам этого татарина к себе в застолье позвал?! – запальчиво воскликнул Гринька. – А пусть бы только он сам к тебе сунулся, я бы его так пластанул!.. И, вскинув голову, словно молодой петушок, изготовившийся к драке, Гринька Настасьин стиснул рукоять воображаемой секиры. «А пожалуй, и впрямь добрый воин станет, как подрастет!» – подумалось в этот миг Александру. – Ну что ж, – молвил он с гордой благосклонностью, – молодец! Когда бы весь народ так судил… – А народ весь так и судит! – Ого! – изумился Александр Ярославич. – А как же это он судит, народ? – Не смею я сказать… ругают тебя в народе… – Гринька увел глаза в сторону и покраснел. Ярославич приподнял его подбородок и глянул в глаза. – Что ж ты оробел? Князю твоему знать надлежит – говори!.. Какой же это народ? – А всякий народ, – отвечает, осмелев, Настасьин. – И который у нас на селе. И который в городе. И кто по мосту проезжал. Так говорят: «Им, князьям да боярам, что! Они от татар откупятся. Вот, говорят, один только из князей путный и есть – князь Невский, Александр Ярославич, он и шведов на Неве разбил, и немцев на озере, а вот с татарами чачкается, кумысничает с ними, дань в Татары возит!..» Невский не смог сдержать глухого, подавленного стона. Стон этот был похож на отдаленный рев льва, который рванулся из-под рухнувшей на него тяжелой глыбы. Что из того, что обрушилась эта глыба от легкого касания ласточкина крыла? Что из того, что в слове отрока, в слове почти ребенка, прозвучало сейчас это страшное и оскорбительное суждение народа?! Александр, тихо ступая по ковру, подошел к Настасьину и остановился. – Вот что, Григорий, – сурово произнес он. – Довольно про то! И никогда, – слышишь ты, – никогда не смей заговаривать со мной про такое!.. Нашествие Батыево!.. – вырвался у Невского горестный возглас. – Да разве тебе понять, что творилось тогда на Русской Земле?! Одни ли татары вторглись!.. То была вся Азия на коне!.. Да что я с тобой говорю об этом! Мал ты еще, но только одно велю тебе помнить: немало твой князь утер кровавого поту за Землю Русскую!.. Окончив укладку грамот в дорожный, с хитрым затвором сундучок, Александр Ярославич вновь садится в кресло и, понуря голову, устало, озабоченным движением перстов потирает нахмуренное межбровье. Затем взгляд его обращается на поставленные на особом стольце большие песочные часы. Песок из верхней воронки уже весь пересыпался в нижнюю, – значит, прошли сутки. Теперь следует перевернуть прибор – нижняя, наполненная песком воронка теперь станет верхней, а верхняя, опустевшая, станет нижней, и все пойдет сызнова. |