Книга Сквозь три строя, страница 131 – Ривка Рабинович

Я позвонила Аде и сказала, что сейчас ко мне придет врач. Она не успела прийти, как врач уже был у меня. В доме, где я жила, было несколько входов, и я вышла встречать врача, чтобы он не вошел в неправильный вход. Когда я окликнула его: «Доктор, это здесь!», он закричал:

– Почему ты расхаживаешь? Ты должна лежать!

– Лежать? Но ведь у меня нет сильных болей, я чувствую себя неплохо!

Врач сделал мне электрокардиограмму более чувствительным аппаратом, чем мой. После этого он сказал:

– Я вызываю машину скорой помощи. Лежи, не шевелись. Тебя доставят в больницу «Вольфсон».

– Зачем, доктор? Я чувствую себя неплохо!

– Это тебе кажется. Не поднимайся! – вскричал он, когда я хотела подойти к телефону.

– Дайте мне хотя бы сообщить детям!

Он придвинул телефон ко мне.

– Один разговор, короткий. Машина уже прибыла!

Врач вышел, чтобы показать санитарам, в который из входов надо войти.

Я успела только сказать Аде: «Меня увозят в «Вольфсон»!» – и услышать ее ответ: «Да ты что! Почему?» В этот момент вошли два санитара с носилками. Я пыталась возражать: «Я могу идти сама!» Но вошедшие, без лишних разговоров, взяли меня за руки и ноги и положили на носилки.

Когда машина мчалась по улице под завывание сирены, я спросила санитаров:

– Они осмотрят меня и отпустят домой, правда? Ведь у меня ничего нет!

– Это под вопросом, – сказал один из них. – Врач в приемном покое решит, есть ли у тебя что-то или нет ничего. Из-за «ничего» врач не вызвал бы карету интенсивного ухода.

Вся ситуация казалась мне нелепой. Берут здорового человека, у которого небольшая изжога, кладут на носилки и везут в больницу, да еще в карете интенсивного ухода. Никакой интенсивный уход я по пути не получила, могла ехать в обычной машине. О вчерашнем сильном жжении в груди я не думала. Мне и в голову не приходило, что с этой ночи начинается новый этап в моей жизни, в котором ничто уже не будет таким, как прежде.

Врач в приемном покое склонился надо мной, измерил мне пульс, и в этот момент я вновь почувствовала боль в груди. Через несколько секунд боль прошла. Я сказала врачу:

– Доктор, в данный момент у меня ничего не болит. Вы отпустите меня домой?

– Геверет, – сказал врач тоном, в котором звучало нетерпение, – может быть, перестанете говорить глупости? У вас инфаркт. Вам повезло: тромб, только что прошедший через сердце, растворился сам. Иначе мы сейчас не разговаривали бы.

Он отошел от моей койки и позвал санитара:

– В палату интенсивного ухода, пожалуйста!

Инфаркт… Я молчала.

Меня перевезли вместе с койкой в отделение интенсивного ухода. В коридоре я увидела своих детей. Меня подключили к монитору и разрешили им войти на несколько минут, при условии, что будут говорить тихо. Было уже после полуночи.

Миха и Ада подошли к моей койке. После обмена фразами «Как это вдруг случилось, ведь ты была здорова» я сказала им:

– Езжайте домой и идите спать. Нет смысла, чтобы вы сидели здесь. Ночью, по-видимому, со мной ничего делать не будут. Как гласит пословица, утро вечера мудренее.

Но я ошиблась. Сразу после того, как дети ушли, у меня взяли кровь на анализ, сделали электрокардиограмму, а затем дежурный врач подошел к моей кровати с листом в руке.

– Я вызвал группу шунтирования, – сказал он мне. – Вот-вот они прибудут. Вот утверждение, что вы согласны пройти шунтирование. Подпишитесь здесь.

Он не спросил, согласна ли я. С его точки зрения это разумелось само собой.

– Шунтирование сейчас, ночью? Это так срочно?

– По-видимому, да, – ответил он сухо и отошел.

Шунтирование. Мой покойный брат прошел эту процедуру несколько раз. Он говорил мне, что это пустяк, это не больно. Точнее говоря, почти не больно. Я читала об этой процедуре и в общих чертах знала, в чем она заключается. Вводят в кровеносную систему микроскопический фотоаппарат, который обнаруживает сужения и закупорки в сосудах, ведущих к сердцу. Затем вводят внутрь сосуда баллон, который способен (не всегда, но во многих случаях) открыть закупорку. В сосуд, в котором имеется сужение, вводят распорку (на медицинском языке стент), которая держит сосуд расширенным и не дает ему закрыться.

Я не особенно боялась. Ну ладно, так у меня есть какая-то закупорка, сейчас ее откроют с помощью баллона, и все будет в порядке. Раздражала только мысль, почему надо это делать так срочно, в три часа ночи.

У меня было мало времени для размышлений, так как группа прибыла через несколько минут и меня перевели в кабинет шунтирования. Процедура оказалась тяжелой и болезненной и продолжалась долго, может быть, час, а то и больше. Я потеряла ощущение времени, думала, что это никогда не кончится. А мой брат говорил, что это пустяк… Может быть, это пустяк, когда находишься в нормальном состоянии. Когда у тебя инфаркт, это очень тяжело.

По коротким фразам, которыми врач обменивался со своей ассистенткой, я чувствовала, что он недоволен. Когда это в конце концов кончилось (ведь все когда-нибудь кончается), я спросила его, удалось ли открыть закупорку. Он сказал, что не смог ее открыть, так как она расположена в месте, куда сложно добраться. По его словам, он ввел в артерию временный стент.

– Вы ведь не хотите сказать, что мне нужна операция…

– Именно это я хотел сказать, – ответил он и распорядился вернуть меня в палату.

Когда меня вывозили из кабинета шунтирования, я увидела, что мои дети сидят в коридоре напротив двери.

– Что вы делаете здесь? – спросила я слабым голосом. – Разве вы не уехали домой?

– Врач отделения вызвал нас, – сказали они.

Только позднее я поняла, что, по-видимому, врачи опасались, что я не выйду живой из кабинета шунтирования. Когда я уже была в палате, дети вошли. Оказалось, что врач уже сказал им о предстоящей операции.

Операция байпасов, или обводов – это, по сути дела, облегченное выражение. Раньше говорили «операция на открытом сердце», и это звучало устрашающе. Байпасы – у кого есть силы вдумываться, что это такое, но звучит не так страшно.

– Я очень устала, – сказала я детям. – Мне трудно говорить. Обсудим это завтра.

Несмотря на пережитое волнение, я крепко уснула.

Проснулась с мыслью об операции. В памяти всплыла картина, когда я видела брата в послеоперационной палате: он лежал в холодном помещении, почти голый, не в кровати, а на жестком ложе, и из разных мест его тела торчали трубки. Я тогда думала, что он очень страдает, но позднее он мне сказал, что спал и ничего не чувствовал. Чтобы я лежала так же? Нет и нет!

До обхода врачей ко мне никто не приставал, но во время обхода я слышала, как врачи говорят между собой о результатах шунтирования. Один из них сказал другому: