Онлайн книга «Кровь не вода»
|
Саша резко встал и коротко бросил: – Хватит! Мам, и ты, Влада. Давай собирайся. Поедем домой. Достаточно унижений и хамства. Наелись, спасибо! А вы, не очень уважаемый будущий тесть, и отца народов, наверное, почитаете? Вот при нем был порядок, а? Он пошел к двери, и его мать поспешила за ним. Влада стояла как вкопанная. – Ну? – ухмыльнулся отец. – Что застыла? Беги, догоняй! Обживайся. Может, не выгонят. А Сталин, сопляк, лично мне ничего плохого не сделал. Усек? – выкрикнул он в коридор. Она вздрогнула, словно очнулась, и бросилась в коридор. Громко хлопнула входная дверь. Отец чертыхнулся, а мать громко охнула и села на стул. Он посмотрел на жену и спросил: – Что, недовольна? Она не ответила и громко заплакала. Кого она жалела сильнее, ее слабая мать? Себя или свою непутевую дочь? А она и сама не понимала. Просто было очень горько и страшно. И все. Даже ей, такой привычной ко всем этим семейным кошмарам. Домой они ехали молча. Только Татьяна Ивановна, Сашина мать, периодически гладила ее по руке. – Устаканится все, детка! И не такое в жизни бывает. Ты мне поверь, я через такое прошла… Влада молчала. Молчал и ее нареченный. Молчал и не смотрел на нее. В эту ночь они даже не обнимались – Саша отвернулся к стене, вежливо пожелав ей спокойного сна. Какой там сон, господи! Всю ночь она пролежала с открытыми глазами, думая о своей нелепой семье, ненавидя отца и трусиху мать и стыдясь перед женихом и свекровью. Она знала, что отец Татьяны Ивановны и его родной брат прошли через сталинскую мясорубку. Один в лагерях и остался. А второй в пятьдесят пятом вернулся – сломленным инвалидом. И прожил совсем недолго, года два или три. И бабушка Сашина в ожидании мужа перенесла два инфаркта и скончалась до его возвращения. Наутро всем было неловко смотреть друг на друга. Но она нашла в себе силы и после завтрака тихо, но твердо сказала: – Вы их… простите, пожалуйста! А я тут совсем ни при чем. Дети за отца, как известно… Что я могла поделать, слыша все это? Только страдать и краснеть. Саша посмотрел на Владу, потом подошел к ней и обнял. Она выдохнула, поняв, что все образуется. Вечером он принес два букета огромных садовых ромашек – ей и маме, – сказал, что купил у метро, у бабули. Потом сели ужинать, и неловкость постепенно исчезала, словно ее и не было. А дня через три, выйдя из дверей института, она увидела мать. Та стояла, как всегда, в стороне и вглядывалась в толпу выходящих студентов. – Владлена! – крикнула мать и быстро пошла ей навстречу. – Зачем ты пришла? – сухо спросила Влада. – Я, знаешь ли, не соскучилась. Ты уж прости. Мать разрыдалась. – Отец в больнице! Ему совсем плохо, тяжелый инфаркт. Влада молчала, опустив глаза. На мать ей смотреть не хотелось. – И что вам от меня надо? – спросила она, подняв глаза. – Доченька! – взмолилась мать. – Он… очень просит тебя приехать. Очень, слышишь? Может быть, он, – она помолчала, – попросит прощения? – Ладно, подумаю, – ответила Влада, – до завтра подумаю! Она развернулась и пошла догонять одногруппников. Вечером она сказала любимому, что приходила мать. Тот молча выслушал и спросил: – И что ты решила? Поедешь? – А что бы сделал ты? На моем несчастном месте? Ты б не поехал? – Я – нет! – резко отрезал он. – Никогда! – А я – да! – так же резко ответила она. – А ты не подумал, если… ну, он умрет. Как мне потом с этим жить? – Об этом и речь! – воскликнул он. – Ты ведь в нем совсем не нуждаешься. И в извинениях его тоже. Ты… хочешь облегчить свою участь. Совесть свою! Ну, чтобы потом без раскаяния и чувства вины. А это знаешь, как называется? Может, поспоришь со мной? Я не прав? – Мне наплевать, что ты думаешь по этому поводу. И наплевать, как это все называется. Это мой отец, и он умирает! А тебе… Тебе, прости, незнакомо это чувство, и все. Вот поэтому ты меня осуждаешь и выговариваешь! Или я не права? Он не ответил. Просто встал и вышел из комнаты. А она осталась. Сидела на чужой кушетке, в чужой квартире, понимая, что из комнаты сегодня не выйдет. И больше всего на свете ей захотелось домой. Вот чудеса… Дура какая, господи! Она вышла из комнаты, тихо прошла мимо кухни, где работал телевизор и была, слава богу, прикрыта дверь, и открыла входную дверь. На секунду задумалась, застряла, но, вздохнув, все-таки вышла на лестничную клетку. В конце концов, она, и только она, здесь принимает решение. Это ее семья! Какая бы она ни была. Ее отец и ее мать. И никто – никто, кроме нее самой, просто не имеет права решать, как ей быть. И еще – осуждать. Ее семью. И даже не самых лучших родителей. Семья… какая ни есть Мать, увидев ее, закудахтала, захлопала крыльями и начала подробно рассказывать про отца. Дочь ее перебила: – Мне это, прости, не так интересно. А завтра – завтра я поеду к нему. Все. Я ушла. Спокойной тебе, мама, ночи. Мать ойкнула и мелко закивала головой, бормоча что-то, но Влада уже не слышала. Утром она взяла с собой банки и термос, собранные матерью, и поехала в больницу. Отец лежал в отдельной палате – большой, светлой, «царской». На тумбочке лежала прозрачная желтая кисть винограда и стояла бутылка боржоми. Отец дремал. В комнату било солнце, в открытую форточку дул свежий ветерок, колыша белую накрахмаленную занавеску. Она смотрела на бледное, словно подсохшее, лицо отца и думала: «Почему ты такой, отец? Зачем? Я бы так хотела любить тебя. Любить и гордиться». Он вздрогнул и открыл глаза. Посмотрел на нее внимательно и усмехнулся: – Пришла? Она не ответила – только кивнула. – Правильно, – сказал он, продолжая усмехаться, – женихов-то еще куча будет, а батька один! – Я думала, – тихо сказала она, – что ты… извинишься. – Зря, – крякнул он и привстал с подушки, – не за что мне извиняться. А твой соплежуй – дурак! Мог бы… ради тебя… не ответить. Я его, дурака, проверял! – Зачем ты так? – с мукой в голосе спросила Влада. – Тебе что, нравится меня унижать? – Если для дела – конечно! Чтобы ты поняла. Ненадежный он, хилый. Не мужик еще, так, суета. Может, вырастет еще, а может, и нет. А пока – пусть сопли утрет, женишок! Не такой тебе нужен. Силы в нем нет, одна прыть. А на ней далеко не уедешь. – Не тебе судить, – отрезала она, – и решать не тебе! Она подошла к окну и встала к отцу спиной. Видеть его было мучительно. |