Онлайн книга «Свободные от детей»
|
— Хорошо, что ты уже вся в шоколаде, и дите вас не пустит по миру, — говорю я Лере, продолжая думать о брате. — Не хотелось бы, чтоб и тебя ждала участь Антона. Кажется, она удивлена: — Да ведь он счастлив! — Это можно назвать счастьем? — Да ты посмотри на них! Они же без конца смеются, ловят взгляды друг друга. Им же хочется чувствовать реакцию другого буквально на все, на каждую фразу. Их притягивает, как магнитом! — В том смысле, что он ее без конца лапает? Вот тебе и все охи-ахи вокруг модельных параметров… На кой черт всякими диетами себя изводить, когда вон такая биомасса по стулу растеклась, что не обхватишь, а сколько желания вызывает! Знаю, что Лере невыносим такой тон. Сестра не просто подает себя утонченной особой, она такова на самом деле. Конечно, если б она хоть чуть-чуть покрутилась в настоящем бизнесе, то ее тонкие каналы забились бы в два счета. Но Егор позволяет ей чувствовать себя хозяйкой салона, пусть и мебельного, но звучит это вполне аристократично. И мне она нравится такой. Во мне самой никогда не было этой естественной женственности, ласковости. Я всегда была больше девчонкой, студенткой, чем женщиной. За это ты и любил меня… — А ты точно не передумаешь? — Мне необходима ее уверенность. — Послушай, как орут эти монстры… Тебе это надо? В ее улыбке — всепрощение сестры милосердия. — Чужие дети часто раздражают… Со своими все по-другому, ты не знала? То, что бесит в чужих, в своих умиляет. — Ты-то откуда знаешь? — Я читала. Я давлюсь смехом: — А! Ты решила сперва изучить теорию… — Я думала, мне уже не узнать этого на практике. Узкие кисти впиваются в плечи, все тело — сплошной излом. Меня тянет погладить ее, разгладить… — Будет тебе ребеночек, старче, — я прижимаюсь губами к ее пальцам. — Не плакай. Лера смотрит на меня так серьезно, что мне становится не по себе: — Ты собираешься забеременеть от Власа? — Есть возражения? — А он согласится? — Обязательно его спрашивать? — А как же! Разве можно так — обманом? — Почему нет? Ему же не воспитывать его, алименты не платить. Но сестра в ужасе трясет головой: — Нет, ты должна обсудить с ним это! Заручиться его согласием. Ребенок должен быть зачат по любви. — О! Вот с этим как раз проблема. Я встаю, прислушиваясь, как похрустывает в позвоночнике. Возраст противненько напоминает: долго сидеть на твердом крыльце уже чревато. Можешь и не подняться… И понимаю, что тянуть с воплощением Лериной мечты некуда. Сейчас или никогда. Но сестра сама притормаживает меня: — Ты ведь, кажется, едешь с театром в Швецию? — Надеюсь, еду. — Тогда лучше это сделать после возвращения. Знаешь, тряска в поезде во время беременности… — Мы полетим самолетом. — Тем более! Перепады давления так опасны! — Хорошо, — смиряюсь я тем охотнее, что страх все же дает себя знать и подначивает отложить задуманное. Но это как раз и настораживает Леру. Подобравшись ко мне, она, чуть пригнув голову, заглядывает в глаза: — Ты меня слушаешься? Ты ведь никого не слушаешься! — Неужели? — У тебя комплекс старшей сестры — ты всегда права и знаешь, как надо поступать. — У меня еще и комплекс отличницы. Если я за что-то берусь, то обязана сделать это на «пятерку»! Так что малыша я тебе произведу — загляденье. Ее так и отбрасывает: — Сплюнь! И сама трижды плюет через левое плечо. — Дура суеверная, — усмехаюсь я. — Все будет в порядке, я же здорова, как крестьянская девушка! — А… — Насчет его болячек я выясню, не беспокойся. Лера вдруг отводит глаза, потом коротко взглядывает на меня, опять опускает ресницы. — Ну? Что? — не выдерживаю я. — А у тебя больше никого нет на примете? — Кроме Малыгина? — Слышал бы Влас! — Чем он тебе не нравится? Такой симпатюля… Мне казалось, что ты очень даже к нему расположена. Ее так и морщит от неловкости: — Он… Да, он ужасно милый и все такое… Но ведь не только внешние качества передаются по наследству, правда? А Влас… Он немножко… пустозвон. Или мне только так кажется? Она виновато округляет глаза, вокруг напрягшихся бровей возникают ямочки. Я разглаживаю их кончиками пальцев и целую ее в нос. — Человек-фейерверк… Это тебя не устраивает? Ты хочешь, чтобы этот ребенок родился от человека серьезного и глубокого, талантливого и доброго? Знаешь, если б я родила его от Никиты — а это ведь его портрет! — ты никогда не получила бы этого ребенка. Потому что я его не отдала бы. * * * Что за безумный восторг — пронестись по МКАД почти ночью, когда адреналин особенно охотно фонтанирует, до того, что руки холодеют, уши закладывает! Главное, чтобы шоссе не опустело к этому времени окончательно, чтоб нашлось кого обогнать и подрезать, рванувшись навстречу звездам. Влас ненавидит ездить со мной, потому что чувствует себя совершенно беспомощным: в моих руках не просто руль, а его жизнь. Не обращая внимания, как он орет, сидя рядом, я иду на обгон «шкоды», которая смеет соперничать с моим «BMW». Обхожу ее легко и красиво, но большой радости не ощущаю, ведь это была легкая добыча. Вот «мерседес» впереди — более достойный противник. Мой «Буня», как прозвала его младшая дочка Антона, нагоняет «мерина», словно коршун — темный, стремительный, безжалостный. Твоя фамилия была Коршунов, но ты не был хищником… Тебе никогда не хотелось разгромить квартиру какого-нибудь Латунского, да и не Мастера это дело… Только ведь и я не была твоей Маргаритой, потому что больше всего на свете хотела сама стать Мастером… Но мы не соперничали друг с другом. Звучит печально, однако нас именно то и спасло, что мы не были женаты с тобой, даже не показывались вдвоем на людях, за исключением тех дней в Париже, и ни одна собака не сравнивала нас, что так убийственно для любви, когда оба занимаются творчеством. Кто сидит за рулем «мерседеса», не разглядеть из-за тонированных стекол, но невидимка принимает мой вызов. И мы мчимся ноздря в ноздрю, едва не раня друг друга крыльями. От воплей и проклятий, которые исторгает Влас, уже звенит в голове, и это окончательно заглушает голос разума, хотя мой артист, конечно, добивался обратного. Я выжимаю из своей машины все возможное, и мы уходим от соперника, растворяемся в ночи. |