Книга Гринвичский меридиан, страница 36 – Юлия Лавряшина

— Еще бы! Я же не знала, что там происходит.

Невидимый Режиссер шепнул мне в ухо: "Надо смотреть в глаза своему страху. Он не пустил тебя туда, чтобы ты не научилась обходиться без него".

Я тряхнула головой:

— Пойдем завтракать, Пол.

— О чем ты… думала?

У меня едва не вырвалось: "Как ты догадался?!" Это было ужасно глупо, он ведь понятия не имел о Режиссере.

— Об Алене. Что теперь с ней будет?

У меня даже сердце сдавило: "Вот я впервые и солгала ему…" Пол как-то чересчур внимательно посмотрел на меня, и я почувствовала, что мое лицо начинает пылать.

— Тамара, — кажется, впервые за все это время он назвал меня по имени, — я что-то не знаю?

— Что ты хочешь знать, Пол?

Слезы так и рвались из меня, а ведь плакать-то было не о чем: я не изменяла ему. Я всего лишь не рассказала о Режиссере. Ради него же! Предугадывая, что ему будет неприятно.

— Ты… делала аборт?

— Да, — удивленно созналась я.

— У тебя… будут дети?

Я опять разволновалась:

— Никаких осложнений не было. Наверное… Конечно, будут, Пол!

Он с облегчением улыбнулся:

— Хорошо.

После завтрака Пол предложил прогуляться, точно забыл, что в соседней комнате спит внезапно осиротевший ребенок. Но когда я напомнила, Пол воскликнул:

— О конечно! И она тоже. Мы пойдем к реке.

— Опять? Нет, Пол, хватит.

Он спросил с легким презрением в голосе:

— Я должен бояться?

— Нет, но… Осторожность не помешает.

— Разве русские бывают осторожны?

— Бывают. Но сейчас я говорю о тебе.

Возле подъезда остановилась милицейская машина и тут же подъехала "Скорая".

— Наконец-то! Кто-то все же позвонил, — заметила я.

Пол спохватился:

— Надо сказать, что девочка у нас.

— Кому? Никто про нее и не вспомнит.

— А как же… — он растерянно замолчал.

— Пока поживет здесь. Все-таки я ее нянька, и мне заплатили за месяц вперед.

Пол проникновенно сказал:

— Ты очень добрая.

— Ой, Пол! У меня скоро нимб над головой засветится. Не надо так…

— Но я хочу…

Отказать ему, когда он говорил: "Хочу", было невозможно. Он обнял меня сзади, и мы молча наблюдали, как выносят на носилках тело, как выводят Алениного отца.

"У нее нет родственников в этом городе, — снова подумала я. — А где-нибудь они вообще есть?" Я представила, что девочка останется у меня навсегда и не ужаснулась. Алена мне нравилась. И она могла помочь. Через год… Когда закончится контракт…

— Кто он? — спросил Пол.

— Скульптор. Помнишь, Рита о нем говорила? Самый известный в нашем городе. Возле Красного замка — его работа.

— Я видел… А она?

— Журналистка. Она писала о нем, так и познакомились. Обычная история… Ох, Пол, как все ужасно! Почему? Они казались мне такими счастливыми.

Обе машины рванулись, спугнув голубей, один из которых ударился о наше стекло. Я вскрикнула от неожиданности, а Пол почти беззвучно рассмеялся и сказал:

— В Риме много голубей. В Лондоне меньше.

— Ты и в Риме побывал?

— Да, — его щека скользнула по моей. — Я ездил смотреть на Пиету.

— Кто это? — насторожилась я.

Пол куснул меня за ухо:

— Художница! Это Богородица с телом Христа. Она держит его на руках. Там инициалы Микеланджело. Только на ней.

— И ты ездил в Рим, чтобы только взглянуть на нее?!

Он положил голову мне на плечо и сбоку заглянул в глаза:

— Смешно? Но для нее даже дорогу сделали. Специально. Мрамор везли из Каррары. Очень красивый мрамор. Как молоко — такой.

— А итальянки? Они тоже красивые, как эта статуя?

Поморщившись, он с упреком сказал:

— Нельзя так… сравнивать.

— Ах прости, мой добропорядочный католик! Так они красивые?

— Очень. Лучше наших девушек.

— А русские?

— В России только одна красивая девушка, — он потерся о мою шею и поцеловал.

— Пол, скажи хоть раз правду!

— О! Я всегда говорю правду.

Потом сжалился:

— Да, в России девушки красивее, чем в Англии.

— Ты с кем-нибудь познакомился тут до меня?

— Да. И женился.

Я так дернулась, что Пол испугался:

— Ты что? Я шучу.

— Не шути так! — я оттолкнула его руки и укусила себя за палец, пытаясь сдержать слезы. Но они уже обнаружили себя.

— Не буду, не буду, — виновато забормотал Пол, хватая меня за плечи и заглядывая в лицо.

— Это жестоко!

— Да, да, да! Я — жестокий человек.

Я обхватила его шею и задохнулась от запаха, который стал настолько родным, что без него воздух мертвел.

— Ты не жестокий, не говори так…

Он приподнял меня и перенес на кухонный стол. От желания глаза у него так темнели, будто наступала ночь. Склонившись, он стал целовать мне колени, и я подумала, что мне уже не странно видеть, как в первые дни, седую голову на своем теле. Теперь мне казалось, что лишь так и может быть.

Алена проспала не больше часа, а поднявшись, выглядела такой беззаботной, словно решила для себя, что все случившееся утром было только сном. Полу нравилось с ней возиться: он сводил девочку в ванную и сам помыл ее мордашку большой ладонью. Потом усадил за стол и сел рядом, как соскучившаяся по внучке бабушка. Пока Алена жевала пряники, он любовался ею, подперев щеку, и что-то коротко спрашивал, но из комнаты я не слышала его слов. Сполоснув за девочкой посуду, Пол объявил:

— Мы идем гулять.

И Алена запрыгала от радости, что было на нее совсем не похоже.

День сегодня был, что называется, "левитановским". Небо затянулось грустной дымкой, а листья, после ночного дождя, обвисли истрепавшимися флажочками. Но Пола такая погода только взбодрила. В сером, спортивного типа джемпере и синей бейсболке, почти скрывающей седину, он выглядел совсем молодым и полным жизни. Я не могла отвести от него глаз, как влюбленная школьница. Пол замечал это, и когда смотрел на меня, глаза его неизменно улыбались.

Но, в отличие от меня, легко уступившей ему свои обязанности няньки, Пол не забывал и о девочке. Едва мы вышли из подъезда, как он неожиданно заговорил с ней на английском, и самое поразительное было то, что она отвечала. Это было похоже на волшебство, будто Пол разбудил в ней атавистическую память, ведь я знала, что Алена выучила по детским картонным книжкам всего несколько слов. Мне стало даже неловко за себя: я до сих пор не предприняла никаких попыток овладеть языком моего любимого.