Онлайн книга «Гринвичский меридиан»
|
— Можешь считать и так. Ты идешь? Я не могу так долго ждать. Я совсем растерялась: — Так ты снимаешь где-то рядом? — Да прямо здесь! — легко отозвался он. — А как же Пол? — Хочешь, он будет спать до твоего возвращения? — Ну хорошо… Ой нет! Я не знаю… Режиссер благодушно сказал: — Пусть поспит. Он устал за эти дни. Сон пойдет ему на пользу. — Что это ты так заботишься о нем? Не ответив, он поднялся, как обычно, без малейших усилий, словно в нем и веса-то не было, и взял меня за руку. — Пойдем, это будет забавно. Сегодня я снимаю праздник. Самый заводной славянский праздник — день Ивана Купалы. — Откуда ты знаешь славянские праздники, Режиссер? Я думала, что ты не отсюда родом. По-моему, ты сам говорил. — Меня всегда привлекала Россия, — как-то очень знакомо ответил он. — А какое отношение имеет Иван Купала к уличным воришкам? Сбить Режиссера с толку было невозможно. У него на все оказывался заготовлен ответ. — Самое прямое. Человек, совершающий преступление, идет против Бога, и тем самым приближается к язычникам. У них-то не было даже понятия о грехе. — Не может быть! — Какие-то моральные нормы, конечно, были, — согласился Режиссер. — Но, опять же, у каждого племени свои. Им даже ничего не стоило умертвить новорожденную дочь, если в семье уже было несколько детей. Ваша, женская, жизнь никогда ничего не стоила. Я сказала — больше для себя; — Существовали еще амазонки… Он пренебрежительно отозвался: — Ну, у тебя-то с ними ничего общего. — Слава Богу… — Пойдем же, — позвал Режиссер. — Будет весело. Но я удержала его за руку и настойчиво потребовала: — Только никаких наркотиков, обещай мне! Теперь нельзя. Я хочу родить ребенка. — О ужас! — возопил он, хватаясь за голову. — Мало тебе этого старого тюфяка на шее, так ты собралась еще и ребенка на себя повесить?! Так ты не станешь "звездой"! Я неуверенно пробормотала, стараясь не глядеть на него: — Знаешь, Режиссер, по-моему, я не хочу быть актрисой. — А по-моему, хочешь, — заявил он. — Только опять боишься. Я никак не отучу тебя от страха. Ты такая естественная, тебе суждено быть актрисой. — Да разве актриса не должна в первую очередь уметь притворяться? Он высокомерно напомнил: — Не в моем фильме. — У тебя все, не как у людей. Мою иронию он с легкостью пропустил мимо ушей и вдруг рванул меня за руку: — Побежали! И мы помчались по полю, как в тот безумный день, когда веселье вывернуло меня наизнанку. Ветер, бьющий в лицо, усиливался с каждой секундой, будто норовил удержать. И если б не Режиссер, который крепко сжимал мою руку, то меня уже отнесло бы назад к Полу. Наконец я выбилась из сил и крикнула: — Давай помедленнее… — Не разочаровывай меня! — одернул Режиссер. — Какой смысл плестись по жизни? Лучше уж сразу в петлю. Мы должны мчаться по ней галопом. Как тогда, помнишь? — На ворованных лошадях? Мой выпад он оставил без внимания, но темп все же сбавил, и мне стало легче дышать. Не глядя друг на друга, мы добрались до крутого, стянутого узловатыми корнями берега. Замерев у самого края, Режиссер подставил ветру лицо и с наслаждением произнес: — Высота, скорость, стихия… Что может быть лучше? — Любовь лучше, — убежденно сказала я и тут же поняла, что сейчас он начнет смеяться, и мне не удастся его переубедить. — Любовь? — протянул Режиссер. — Это ты не похоть ли этого старичка имеешь в виду? Я так и взвизгнула: — Это не похоть! — А что? Вы же с ним из постели не вылезаете… — Это не похоть. — Будь по-твоему, — неожиданно сдался он, чем окончательно загнал меня в тупик. Обернувшись, он поманил меня с безгрешной улыбкой: — Подойди. Взгляни вниз… Высоты ведь ты уже не боишься? Я осторожно приблизилась к краю и, вытянув шею, посмотрела на расходившийся травяной гладью бесконечный берег реки. Внизу оказалось полно народа. — Массовка? — со знанием дела спросила я у Режиссера. Он коротко усмехнулся: — Как тебе их костюмы? Все актеры оказались полуголыми, зато головы их украшали пышные венки, сплетенные из веток, зелень которых выглядела столь свежей и сочной, будто сейчас и вправду стоял июнь. У других венки были обычными — цветочными, кажется из лютиков, а многие девушки обвязали головы голубыми лентами. Все они скакали и без конца перебегали с места на место, от чего мне не удавалось их как следует разглядеть. То и дело набрасываясь друг на друга, они целовались так неистово, будто пытались задушить. И столь же неистовыми казались купальские огни, полыхавшие на верхушках столбов. Пахло паленой соломой и человеческим потом, хотя люди то и дело бросались в воду. Когда девушки выходили на берег, с их длинных волос стекали юркие струйки воды, которые, казалось, разбегаются по камням, — настолько живыми они выглядели. — Их уже снимают? — Конечно. Я ведь говорил тебе: съемка не прекращается ни днем, ни ночью. И когда ты корчилась над унитазом, тебя тоже снимали. — Что?! — Великолепные были кадры! Неподдельный натурализм. — Да как ты… — А твой друг хорош в интимных сценах, — не смущаясь, продолжал Режиссер. — У него, конечно, тело уже не то… Зато сколько страсти! Так не сыграешь… У него когда-нибудь сердце откажет прямо в постели. Ты с ним поаккуратнее, все-таки он уже в таком возрасте… В отместку я заметила: — Сегодня ты решил запечатлеть в истории свой самый пошлый лик? — Как раз пошлость таланту прощают легко, — заносчиво ответил он. — Искусство простит, что я подглядел за безвестным пожилым джентльменом. — Что ты хочешь от меня сегодня? Ты ведь не отвяжешься… Он сразу напустил деловитости: — Ты будешь играть Купалу. — Я должна сплести венок? Режиссер дробно рассмеялся: — Да он уже на тебе! Не веря себе, я трогала прохладные ласковые листья. Короткое подобие платья едва прикрывало мою грудь и все время соскальзывало. Пришлось скрестить руки, чтобы придерживать его. Но Режиссер рывком отбросил их и сердито крикнул: |