Книга Миниатюрист, страница 70 – Джесси Бёртон

Марин стенает, вся красная, истерзанная, словно без кожи. Волосы прилипли ко лбу, обычно гладкое лицо в каких-то припухлостях. Вдруг свесилась с кровати, и ее стошнило на ковер.

– Нам нужна профессиональная помощь. – В глазах Корнелии, уставшей и издерганной, поблескивает лихорадочный страх.

– Нет. Об этом не должен знать никто из посторонних. – Нелла бросает полотенце в жидкую лужицу.

– Что мы в этом понимаем? – шипит Корнелия. – Разве это нормально, что ее так рвет?

– Где он? – бормочет Марин, утирая рот подушкой.

Нелла дает ей пососать уголок влажной салфетки для лица.

– Надо заглянуть ей под нижние юбки, – говорит Нелла.

Корнелия побледнела.

– Она меня убьет. Она запрещала мне смотреть даже на ее голую спину.

– Надо понять, что происходит. Нормальные ли это боли.

– Нет, я не могу. Давайте уж вы сами.

У Марин вдруг начинают трепетать веки, откуда-то из желудка вырывается утробный звук, все повышаясь и повышаясь, пока не превращается в голос охотничьего рожка. Корнелия выпучила глаза. После еще одной такой рулады Нелла опускается на колени и задирает подол нижней юбки. Заглянуть Марин между ног… какое святотатство.

Она ныряет в спертое пространство и вглядывается… То, что она увидела, на многие годы останется сильнейшим впечатлением. Это не похоже ни на рыбу, ни на птицу и вроде бы не связано ни с божественной природой, ни с человеческой, – но странным образом соединило в себе все перечисленное. Нечто неведомое. Маленькие губки, растянувшиеся до размеров огромного багряного волосатого рта, из которого торчит детская макушка.

Ее подташнивает в этой разогретой атмосфере.

– Я вижу его, – пытается прокричать Нелла, оживившись при виде этой маленькой макушки.

– Правда? – спрашивает Марин.

Нелла выныривает.

– Тужьтесь. Когда показалась головка, надо тужиться.

– Нелла, у меня нет больше сил. Он теперь сам вылезет.

Нелла снова ныряет, чтобы потрогать младенца.

– Нос еще не показался, Марин. Он может задохнуться.

– Тужьтесь, мадам, тужьтесь, – упрашивает Корнелия.

– А если я его раздавлю?

– Тужьтесь, мадам, тужьтесь.

– Тужьтесь! – велит Нелла.

– Заткнись! – кричит Марин. – За каким чертом меня к нему понесло?

Корнелия с Неллой переглядываются, горя желанием услышать наконец, как и почему Марин оказалась в этой передряге. Та вдруг взвывает.

– Держите. – Нелла вставляет ей палочку промеж зубов. – Еще раз тужьтесь.

Марин тужится, вгрызаясь в палочку, потом вытаскивает ее изо рта.

– Он меня разрывает. Я чувствую.

Нелла ныряет под нижние юбки.

– Ничего подобного, – докладывает она, хотя прекрасно видит разрыв в багрянисто-волосатом месиве и еще больше крови. Если так рождается ребенок, к чему поднимать лишний шум? – Он постепенно выходит. Тужьтесь, Марин, тужьтесь.

Корнелия начинает истово молиться: «Отче наш, иже еси…» – но тут Марин издает протяжный пронзительный визг, такой вот предвестник богоявления, от которого, кажется, вот-вот сойдет кожа. И внезапно, без всякого предупреждения, наружу выскакивает голова младенца с темными мокрыми волосами, лицом вниз.

– Голова вылезла! Тужьтесь, Марин, тужьтесь!

От повторного визга у женщин разрываются барабанные перепонки. Потоки горячей крови заливают простыни. У Неллы сжимается горло – столько крови – это нормально? Взвыв, что убьет его, если еще когда-нибудь увидит, Марин, отчаянно тужась, при этом чуть не отрывает руку служанке. Нелла глядит как зачарованная: ребеночек провернулся на четверть круга в попытке высвободиться из плена.

Вот показались плечи, а нос чуть не утыкается в окровавленную простыню.

– Тужьтесь, мадам, тужьтесь, – просит Корнелия.

Марин тужится вовсю, отдаваясь этой агонии, а уже не сопротивляясь ей, принимая ее как органичную часть своего «я», ибо исчезла граница между адскими болями и тем, что она из себя представляет. И вдруг всё, выдохлась, вконец обессилела и только ловит ртом воздух.

– Больше не могу… сердце…

Корнелия осторожно кладет руку ей на грудь.

– Снова забилось, – говорит она Нелле. – Бьется.

– Все хорошо, – успокаивает ее Нелла. – Он почти вышел.

Наступила тишина. Нелла стоит на коленях, Корнелия замерла у изголовья, Марин с раскинутыми ногами распласталась на кровати. Огонь в камине почти прогорел, пора подбрасывать поленья. Скребется в дверь Дхана, требуя, чтобы ее впустили.

Все в ожидании. Снова заглянув под нижние юбки, Нелла видит, что из кровавой трясины вылезло второе плечико. У Марин снова начались схватки, и когда Нелла потянулась к узким плечикам и крошечной головке, неожиданно вместе с потоком крови ей в руки вываливается все тельце… плотное, увесистое, глаза закрыты – как у философа, погрузившегося в раздумья, мокрые синюшные ручки в пятнах белой слизи плотно прижаты к телу. У Неллы дрожат ладони. Она проверяет пол ребенка. Тот, кто принес Марин столько боли, оказался девочкой.

На мгновение она лишилась дара речи.

– Марин, – наконец выдавливает она из себя. – Вот! – Она поднимает младенца. Корнелия ахает. Длинная пуповина, крепкая, похожая на проволоку, тянется из утробы.

– И что нам теперь делать? – теряется Корнелия.

– Живой? – спрашивает Марин.

– Нож, – приказывает Нелла. – Надо перерезать пуповину.

Корнелия убегает. Марин, отдуваясь, пробует приподняться на локтях, чтобы лучше разглядеть новорожденного. И тут же падает, обессиленная.

– Марин, – обращается к ней Нелла. – Это девочка.

Молчание.

– Девочка? – Голос Марин бесцветен, лишен всякого выражения. Нелла держит девочку на вытянутых руках так, чтобы мать могла видеть. Послед быстро подсыхает, оставляя на тельце корочку вместе с кровавыми отпечатками Неллиных пальцев. Волосы у девочки темные, тусклого оттенка, глаза по-прежнему закрыты – как будто еще не пришло время взглянуть на мир, как будто так спокойнее.

– Она не издает ни звука, – говорит Марин.

Нелла достает из подостывшего ведра теплую влажную салфетку и начинает протирать гибкие ручки и ножки, грудную клетку.

– Ты знаешь, что надо делать? – недоверчиво спрашивает Марин.

– Да, – поглядев на нее, отвечает Нелла, хотя это далеко не так.

Возвращается Корнелия с разделочным ножом.

– Это же тебе не поросенок, – с упреком говорит ей Нелла.

Тишина исходит как от ребенка, так и от взрослых, напряженно ждущих хоть каких-то признаков жизни. Нелла пустила в ход нож, однако пуповина, несмотря на человеческое происхождение, оказалась тверже дуба. Она все пилит, а кровь так и брызжет – на новорожденную, на простыни, на пол. Дхана, сумевшая-таки пролезть в комнату, обнюхивает кровать, нельзя ли чем поживиться. В гончей ли дело, или в неуклюже отсеченной пуповине, или просто пришло время заявить о своем присутствии, но новорожденная вдруг закричала. Марин делает долгий выдох, заканчивающийся всхлипом.