Онлайн книга «Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди»
|
Никогда. — Fiat firmamentum in medio aquanim et separet aquas ab aquis, quae superius sicut quae inferius et quae iuferius sicut quae superius ad perpetranda miracula rei unius. [3] Голос его звучал издалека. И Яська слышала его, не могла не слышать, каждое слово ложилось на грудь ее невыносимой тяжестью… — Sol ejus pater est, luna mater et ventus hanc gestavit in utero suo, ascendit a terra ad coelum in terram descendit. [4] Огромным усилием воли она открыла глаза. Темно. И в темноте белым пятном, круглой колдовкиной луной, виднеется лицо твари. В нем не осталось ничего от Янека, раздутые, растянутые черты, и Яське жуть до чего хочется поправить все. Дозваться. А в руках его — нож. — Стой! — Этот голос оборвал нить заклятия, позволил Яське сделать вдох. И выдох. — Отпусти ее. Она изогнулась, вывернулась, пытаясь разглядеть хоть что-то в наступившей тьме. Владислав был частью ее. Он шел спокойно, будто и не было в храме никого, кроме них с Яськой. Улыбался даже. — Отпусти ее, и никто не умрет, — сказал Владислав, остановившись в трех шагах от алтаря. Он бы и дальше пошел, но черный клинок уперся в грудь Яськи. Она видела его отчетливо. Гладкий. Острый. Каменный. Она чувствовала холод, что проникал сквозь тонкую ткань рубахи. А еще — голод. Нечеловеческий, но лютый, с которым не управиться Янековой руке. Стоит ей ослабнуть на мгновение, и клинок вырвется. Он пропорет и тонкую ткань рубахи, и кожу, войдет в тело, что в масло. — Подчинись, и никто не умрет. — Тварь утомилась говорить Янековым голосом, а собственный ее был сиплым, свистящим. — Поклонись Хозяйке… принеси ей дар… Владислав вздохнул. Все-таки убивать без особой на то нужды он не любил. А уж в местах подобных нынешнему сие вовсе было не благоразумно. Лишило ли оно сил? Отчасти. Большей части, да ему и меньшей хватит. Что же до даров, то Владислав принесет их, раз уж просят. Взмахом руки он вспорол горло ближайшему разбойнику, отворяя кровь, которая пахла не кровью, но ядом. И отступил, позволяя телу упасть. — Стой! Хрустнула в ладони чья-то шея. Пальцы левой руки пробили грудину, вцепились в сердце, которое еще билось, было горячим. И на мгновение появилось желание впиться в это сердце зубами. …как тогда… …много лет минуло, но разве забыл он вкус чужой крови? И сладость плоти врага… и как боялись они — не смерти, но именно того, что будут сожраны… — Стой! — взвизгнул Янек. И клинок опустился. Прикоснулся к груди. — Стой или… Ему не позволили договорить. Всколыхнулась тьма, распласталась по проходу, поглощая кровь, которую столь щедро лил Владислав. Тьма тоже была голодна и дрожала от голода. И тот, кого вела она, ощущал эту дрожь. Он же, ступив на холодные камни, повторил: — Стой. Правда, обращаясь уже не к Владиславу, но к Янеку. И голос этот заставил тварь дрогнуть, отступить, а сам Янек… он был слишком слаб, чтобы удержать клинок. Или тот почуял, что жертва вот-вот выскользнет. Разве можно было допустить подобное? Больно не было. Ни на секунду больно не было. Не соврал… а жаль, быть может, если бы стало больно, Яське удалось бы зацепиться за жизнь. Она ведь хочет жить… очень хочет жить. И дышать. А тяжело. Из груди рукоять клинка торчит… и дышать совсем не получается. Она все равно пробует, но захлебывается чем-то кислым… и так холодно. Кто-то кричит. Страшно, когда так кричат. Яська заткнула бы уши, лишь бы не слышать этого крика, но на руках ее — холодное железо… холода очень много… А силы уходят. С кровью, наверное… куклу так и не купила… чтобы фарфоровая и в платье, как у городской барышни… шляпка, сумочка… у самой-то никогда ни шляпки, ни сумочки… а медальон, Владиславом подаренный, отобрали… это неправильно, и Яська сама виновата… надо было уезжать, когда возможность такая была. Она осталась. И вот теперь умрет. — Тише, любовь моя… Смешной какой. Разве так говорят? Любовь его… нежить не умеет любить, а люди предают. Кому тогда верить? — Я долго ее не удержу, — раздался незнакомый голос. — Прощайтесь. И в этом голосе Яське послышалось… сочувствие. А Владислав был черен. Грязен. И кровью от него пахло. Не пахло — воняло. — Прости, — он склонился к самому лицу. И цепи вдруг ослабли. — За что? Его-то за что прощать, если Яська сама кругом виновата. — За то, что не уберег… Нежить не умеет плакать. И на щеках его не слезы — кровь… а почему-то кажется, что плачет… глупость какая… и дотянуться бы, прикоснуться… проверить, да только сил совсем нет. — Ты… не мог… — Должен был. — Она… сказала… поймает… я боялась, что ты придешь… а она тебя… снова… Владислав покачал головой: — Я не совсем то, чем она меня представляет. — Владислав… — Потерпи, любовь моя, скоро все закончится. Яська и сама знает, чувствует. И то удивительно, что она все еще жива. — Владислав… пожалуйста… поцелуй меня. — Ты… — Поцелуй… обидно умирать, так ни с кем и не поцеловавшись… — Она облизала сухие губы. — И… и мне жаль… я все не могла решиться, а теперь… я бы и не думала. Он наклонился к губам, касаясь их осторожно. И собственные его были измараны кровью. А она оказалась вовсе не соленою, как то говорили. И не горькой. Сладкая-сладкая, как малина. — Закрой глаза, — попросил Владислав. — И не бойся… пожалуйста, не бойся. Яська и не боится. Чего? Смерти? Так все ведь рано или поздно… вот и Яськин срок пришел. Но смерть ее тиха, баюкает на волнах. Тело не болью полнится, но странною негой… |