Онлайн книга «Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди»
|
Ох и разгневался бы тятька, когда б увидел дочку в этаком наряде… ему-то что, небось всей красоты — чуб салом намазать да портки перетянуть дедовым шитым поясом. Невдомек, что в нонешнем мире девке надобно не на лавке сидеть, семечки лузгая, а рухавою быть. Предприимчивой. Это слово Нюся приняла вместе с платьем… — Ох и тяжко мне, — доверительно произнесла она. А вагон, как нарочно, покачнулся, подпрыгнул, и Нюся весьма своевременно на ногах не устояла, покачнулась да прикачнулась к Сигизмундусу. — Ох и томно… в грудях все ломит… Сигизмундус сглотнул. — От тут. — Нюся похлопала рукою по груди, на которой самолично намалевала родинку угольком. Благо на станции угля было вдоволь, хватило и на родинку, и брови подчернить, и ресницы смазать. Небось не хуже вышло, чем если б взяла тот, который ей с платьем всучить пыталися. Нашли дуру… за уголь полсребня платить. — И сердце бухаеть… Сердце и вправду бухало, не то от волнения, не то само по себе. И ладони Сигизмундуса вспотели. Неудобно ему было. Во-первых, девка оказалась тяжелою, куда тяжелей сумки с книгами, а во-вторых, к Сигизмундусовым костям она прижималась страстно, со всем своим нерастраченным девичьим пылом. И главное, вдавила в грязную стену, которую Сигизмундус ныне ощущал и спиною, и ребрами, и прочими частями тела. — В-вы… — он сделал вялую попытку девицу отодвинуть, — в-вам… прилечь надобно… — Экий вы… быстрый, — томно дыхнула чесноком Нюся. Но предложение в целом ей понравилось. — Я… — Сигизмундус почувствовал, что краснеет. — Я не в том смысле, чтобы… мы в том смысле недостаточно хорошо друг с другом знакомы… но если сердце… то прилечь надо бы… отдохнуть… Вот что значит человек ученый, вежливый, небось не только с упырями обходительный. Под локоток поддерживает, в глаза глядит, словеса красивые лепечет. И к двери подталкивает, в вагон, значится. В вагон Нюсе возвращаться не хотелось. Во-первых, в вагоне народу прорва, пусть и ночь глухая на дворе, но, как знать, все ли спят. А ежели и спят, то проснутся… и ладно бы просто какие людишки, так ведь и сваха может. Она же Нюсе еще тем разом внушение делала, говорила долго, нудно про честь девичью и обязательства. Во-вторых, Нюся не какая-нибудь там бестолковая девка, которую забалакать можно. С мужиками, маменька говаривала, ухо востро держать надобно. Вот они тебе про любови сказки поют, а вот уже и сгинули. Нет уж, Нюся своего счастия не упустит, хоть бы оное счастие и глядело на нее поверх очочков с неизъяснимою печалью во взоре. — Та не, — отмахнулася она и нехотя отступила. Нечего мужика баловать. Пущай смотрит. А как наглядится, всецело осознает, сколь хороша Нюся — а в платье этом, с голыми плечами, с мушкою на грудях, она сама себе чудо до чего раскрасивою представлялась, — тогда, глядишь, и заговорит серьезно. — Здоровая я… — Она шаль еще приспустила. От погляду ущербу, чай, немашечки… эх, а глядишь, когда б хватило Нюсе окаянства платьице сие надеть да пройтися по селу гоголихою, тогда, может, и ехать никудашечки не надо было б. А что, небось свои-то деревенские хлопцы этакой красоты отродясь не видывали, разве что на городских барышнях, а на тех-то не поглазеешь… да и чего глазеть? Нюся сама видала. Городские тощие все, заморенные. Небось толку от такой жены… ни корову не подоит, ни свиньям не замешает… — Бывало, с папенькой на сенокос пойдем, так он за день умается, а я — ничего. Взопрею маленько, да и только-то… а вам случалося сено косить? — Нет, — признался Сигизмундус, которому наконец дозволено было вздохнуть полной грудью. — Я и вижу… вы — человек иной, образованный… — Зачем вы с нею едете? Сигизмундус не находил в себе сил отвести взгляда от монументальной Нюсиной груди, которая при каждом вдохе вздымалась, тесня клетку из дешевого атласа и кружева. — С кем? — С панной Зузинской. — Потеснить Сигизмундуса, очарованного подобным дивным видением, оказалось непросто. — Вы… девушка… весомых достоинств… — Семь пудочков, — скромно потупилась Нюся. — Вот! Целых семь пудочков одних достоинств… — Сие прозвучало донельзя искренне, поелику сам Сигизмундус в это верил. — И едете куда-то… — В Понятушки… — В Понятушки. — Говорить было нелегко, мешал Сигизмундус со своею разгорающейся влюбленностью, которая несколько запоздала, а потому подобно ветрянке или иной какой детской болезни грозила протекать бурно, с осложнениями. — Неужто не нашлось кого… кого-нибудь… достойного… вас… Каждое слово из Сигизмундуса приходилось выдавливать. И Себастьян почти проклял тот миг, когда вздумалось воспользоваться именно этой личиной. А ведь представлялась она удобною именно в силу обыкновенной покорности той, другой стороны, которая ныне настоятельно требовала пасть к ногам семипудовой прелестницы да сочинить в честь ея оду. Классическим трехстопным ямбом. Или, того паче, неклассическим логаэдом. А главное, что собственная Себастьянова поэтическая натура, несколько придавленная прозой криминального познаньского бытия, к мысли подобной отнеслась с немалым энтузиазмом. — Так это… не хотели брать, — вынуждена была признаться Нюся. — У меня же ж и приданого сундук имеется… два! Она показала два пальца. — Тятька и корову обещался дать на обустройство… Нюся тяжко вздохнула, и платье на ней опасно затрещало, грозя обернуть сей вздох локальною катастрофой. Впрочем, думалось вовсе не о катастрофе, но о своем, девичьем, и думалось тяжко. Не расскажешь же будущему жениху, что, невзирая на корову — а корова-то хорошая, трехлетка, с недавнего отелившаяся, — женихи Нюси сторонилися. Разве что Матвейка зачастил, да только Нюся сама его погнала, ибо поганец каких поискать. Такому волю дай, мигом пропьет и корову, и саму Нюсю с двумя сундуками ее приданого. — Так ить… сваха солидного обещалася… — И не только вам. Нюся пожала плечиками. Оно-то верно, хотя ж тех, других, девок, с которыми выпало ехать, Нюся не знала и, положа руку на сердце, знать не желала. И вовсе в дружбу промеж девками не верила, ибо видела не раз и не два, что энтой дружбы — до первого жениха… — Скажите… а вы давно ее знаете? — Кого? — Панну Зузинскую. — Сигизмундус был обижен, потому как не имелось у него настроения для деловых бесед, а строки оды, той самой, которую писать надобно ямбом, не складывались, во всяком случае не так, как должно. — Дык… давно… уж месяца два почитай. Она с тятькой на ярмарке еще сговорилася… и взяла недорого… |