Онлайн книга «Еда и патроны. Полведра студёной крови»
|
Дневной переход завершился без эксцессов. Шли в основном по лесу, который теперь редко сменялся прогалинами. К вечеру наши северные красавицы умаялись так, что от утреннего беспокойства не осталось и следа. Вполне допускаю, что они приняли бы смерть как избавление. Но сохранить такой продуктивный настрой до ночи не удалось. Пока мы с Ткачом сооружали засидку, наш не соображающий от усталости гарем успел отдохнуть и занять свои головы деструктивными мыслями о скорой, неминуемой и совсем уже нежелательной смерти. Это вылилось в нытьё, слёзы и робкие попытки бегства. Так что пришлось позволить Красавчику слегка пожевать одну из смутьянок – другим в назидание. Когда засидка была наконец готова, а мы кое-как уселись, я дал команду Урнэ разводить огонь и жарить оставшуюся рыбу. Вскоре пустующий с утра желудок начал жалобно урчать, томимый идущим снизу аппетитным ароматом. – Твою мать, – проскрипел Ткач спустя полчаса этой изощрённой пытки. – Ещё немного, и я их сожру. Какого хера мы вообще делаем? А если не придёт никто, до утра будем сидеть? – Заткнись. – К тому же я ни черта не вижу. Куда стрелять-то? Наугад? – Блядь. Как с тобой тяжело. Совсем слепой, что ли? – Это всё из-за сраного костра. Пусть потушат. – Нельзя. Огонь должен привлечь их. Огонь и запах. – Надо было хоть одну самим съесть. А так все задарма пропадут. – Ты пересмотрел отношение к каннибализму? – Я про рыбу, больной ублюдок. – Ничего, скоро это у тебя пройдёт. – Что пройдёт? – Наивная вера в собственную человечность. Скольких ты убил, Ткач? – Я уже говорил – не считаю. – Не считаешь… Да всех и не упомнить, наверное? – Зачем мне их помнить? – Незачем? То есть тебе похуй, кого ты замочил? А ведь у многих наверняка были семьи. Скольких детей ты оставил голодными сиротами? Скольких стариков-родителей вверг в безутешное горе? Скольких вдов наплодил? Неинтересно? – Нет. – А знаешь почему? Да потому, что ты, Алексей, – чёрствая, аморальная скотина с рудиментарными представлениями о человечности вообще и о нормах поведения в частности. Замочить человека для тебя – раз плюнуть, а съесть его – табу. Но это же лицемерие. Вот скажи, ты, когда бабу трахаешь, извиняешься в процессе за то, что ненароком узрел её наготу? Ах, простите, вы неодеты. Чпок-чпок-чпок. Приношу свои извинения, мне не стоило входить без стука. Чпок-чпок-чпок. Боже мой, как неловко. – Сравнил хуй с пальцем. – А чего не так? Может, ты считаешь, что, отужинав хорошо прожаренным куском человека, нанесёшь ему больше вреда, чем уже нанёс, убив? – Да не ему, дурья твоя башка. Не ему я вред нанесу, а себе. – У тебя что, несварение от человечины? – Иди ты… С тобой, бля, невозможно разгова… – Тс-с-с! – поднял я руку, давая своему слепому балаболу-напарнику знак умолкнуть. Вдалеке за деревьями мелькнула едва заметная тень. – Они? – подобрался Ткач. – Не знаю. Помолчи. Я обратился в слух. За треском костра, шуршанием одежды наших «подсадных уток» и урчанием собственного желудка слышался слабый, но вполне различимый скрип снега под тяжёлыми шагами метрах в пятидесяти. Чёртов костёр и впрямь слепил, ярко освещая всё рядом и делая почти непроницаемой тьму чуть поодаль. – Туши, – прошипел я, свесившись с засидки, и бросил вниз шишку. Та, попав Урнэ точно по макушке, заставила обратить на меня внимание. – Туши костёр, говорю! Урнэ что-то пролепетала своим товаркам, и они все вместе принялись лихорадочно заваливать огонь снегом. Надеясь, что светомаскировка была применена не слишком рано и таинственные недоброжелатели успели заметить наш милый пикничок, я поднял «ВСС». – Что там? – не унимался любознательный Ткач. – Куда стрелять? – Не мешай, – убрал я прицел от глаза. Сбитое с толку огнём зрение постепенно возвращалось к норме. В неясной тёмной массе поверх яркого пятна заснеженной поляны стали проявляться очертания отдельных деревьев, кустов… – Чё-ё-ёрт, – невольно протянул я вслух. – Что?! – всполошился Ткач, будто его позвали по имени. – Там, – указал я в сторону кого-то, скрывающегося за кустами. – Видишь его? – Нихрена не вижу, – протёр Ткач окуляры вытащенного из-за пазухи бинокля. – Да, блядь! Вон же! Метров сорок всего. – Зараза, – опустил Ткач свою бестолковую оптику. – Стреляй. – Рано. Пусть ближе подойдут. – Он не один? – Второй за деревьями, – собрался я указать местоположение другого противника, но решил на сей раз воздержаться от неблагодарного занятия. Здоровенные твари. Метра под три ростом, если не больше. Тощие, с длинными руками. И голова… Не разглядел. Что у них такое с головой? Неужели… – Их две. – Бабы, что ли? – не понял Ткач. Прячущийся за кустами великан тем временем переместился правее и не спеша пошёл к кострищу. Его подельник, напротив, двинулся влево, обходя насмерть перепуганных ездовых с противоположного фланга. – Твою мать! – выдохнул Ткач. – Я его вижу. Вижу суку, – поднял он автомат. – Жди, – уткнул я приклад в плечо и огляделся. Чёрт. А где Красавчик? Куда делась эта скотина? Ведь должен был позади нашего дерева сидеть. А там только снег примятый и следы в лес уходят. Ладно, ещё побеседуем. – После меня, – припал я глазом к резиновой накладке окуляра. – Готов, – отозвался Ткач. Угольник прицельной сетки подёргался в районе того, что я отметил для себя как головы, и опустился к груди. Тут как-то понятнее. Палец нежно выбрал спуск, и «ВСС», сухо щёлкнув, отправил шестнадцать граммов свинца в цель. Великан дрогнул, но вопреки ожиданиям не завалился навзничь, а, брякнувшись на четвереньки, с удивительной скоростью метнулся прочь. Почти одновременно с моим выстрелом застучал «АК» Ткача, посылая вниз длинную очередь. – Блядь! – Я перебросил винтовку за спину и, взяв дробовик, дал четыре незрячих выстрела пулевыми по близлежащим кустам, после чего тут же напихал в магазин картечи. Внизу разразился диким визгом девичий квартет. – Мой ушёл! – заорал Ткач, рыская стволом вокруг кровавых пятен на снегу. – И мой! – Дьявол! Я в него полмагазина всадил! Высоченный силуэт снова замелькал среди деревьев, удаляясь, и я вскинул ружьё. Но меня отвлёк звук, стремительно нарастающий с противоположной стороны. Чертовски неприятный звук ломающихся веток и тяжёлого свирепого дыхания огромной, несущейся во весь опор твари. |