Онлайн книга «Имя женщины - Ева»
|
«А может быть, она больше не хочет? – думал он. – И зря я так рвался сюда. Мы не виделись почти полгода. Она писала, что любит меня и жить хочет только со мной, но при этом она все время повторяла одно и то же, одно и то же! Что этого никогда не будет, что это невозможно. И я чувствовал, что она чего-то не договаривает, что она боится. Но ведь и я не написал ей ни слова ни о Ветлугине, ни о Меркулове! Она знает, что я веду музыкальные передачи, но она ни разу не сказала мне, что слушает нашу станцию. Ей, наверное, и в голову не приходит, зачем я пошел туда работать! Она не знает, что все это только ради нее, а я ненавижу все это! Ненавижу, не верю никому и боюсь. Если бы не она, я бы спокойно занимался своими волками… Они много лучше людей!» Голова его горела, мысли путались. Этот огромный, переливающийся огнями чужой город давил на сердце, каждая лампочка впивалась в мозг. Он увидел себя со стороны: бегающего по улице с непокрытой головой, бормочущего что-то, жестикулирующего… «А есть дом, сын, жена! И все это я взял и предал, налгал им, примчался сюда! Зачем? Чтобы с ней переспать? А дальше-то что? Ничего! Пустота!» Он вошел обратно в подъезд гостиницы, поднялся к себе. Пока открывал дверь, из соседнего с ним номера высунулась Бэтти в нейлоновом стеганном халатике, уже без косметики. – Нам запретили исполнять псалмы, – шепотом сказала она. – Министр культуры вмешался. Они атеисты. – А Полу сказали? – Герберт, зайди ко мне на секунду. Не бойся! – Она усмехнулась. Он вопросительно приподнял брови. В номере Бэтти сильно пахло духами, лаком для ногтей. Она опустилась на уже разобранную постель и закурила. Фишбейн сел на кресло. – Ты не заметил ничего на банкете? – Нет. – А я заметила. Они все подливали и подливали Полу. А он вообще не пьет, ему нельзя. Почему он сегодня пил, я не понимаю. Потом ему подлили из другой бутылки, не открытой, официант принес ее из бара и сразу унес. Что-то здесь не то, Герберт. – Бетти, ты насмотрелась идиотских фильмов и наслушалась идиотской пропаганды. – Я вообще не смотрю фильмы. Ты знаешь, что здесь эта женщина, которая нас встречала? – Где здесь? В ресторане? – Она сидела в холле перед входом в ресторан и делала вид, что читает газету. Когда Пол пошел к лифту, она пошла за ним. Фишбейн пожал плечами: – Нас с тобой это не касается. – Тебя тоже что-то беспокоит, Герберт. Я вижу. – Меня? Да. Тоже что-то беспокоит. – Я тебя ни о чем не спрашиваю, ты не обязан мне отвечать. Она была умницей, эта певичка, голос которой нравился ему больше, чем голос самой Эммы Фицджералд. У нее было прекрасное, светло-шоколадное тело с сильными руками и длинной шеей, шелковистое на ощупь. Почему, например, Бэтти, которую он познал тогда, шальной летней ночью в московской гостинице, не оставила в его душе никакого следа? – Завтра нас везут на Рождественский детский праздник в Кремль. Пол будет там петь, – сказала она. – Они атеисты. Какой же Рождественский праздник? – У них это не называется «Рождественский». Просто праздник в честь Нового года. А я буду раздавать детям подарки. Фишбейн вспомнил, как давным-давно, в его детстве, в школе устраивали новогоднюю елку, и Снегурочка из отдела народного образования раздавала малышам кулечки с подарками. Вспомнились даже вафли и вкус кислого недозревшего мандарина, всегда вложенного в кулек. – Бэтти, – пробормотал он, – если ты действительно подозреваешь, что нам готовят какие-то сюрпризы, скажи лучше Полу. А то он уж слишком веселый. – Он совсем не веселый, – выдохнула она сквозь сигаретный дым. – Ты плохо знаешь Пола. Он большой политик. Хотя иногда и бывает наивен. Фишбейн вернулся к себе. В то, что они с Евой встретятся, он больше не верил. Странное безразличие охватило его. Она знает, что он уже в Москве, знает, в какой он гостинице. Тут он вспомнил, что нужно позвонить домой, и снял телефонную трубку. – Соедините меня с коммутатором, пожалуйста. – Сейчас. Номер говорите. Он сказал. Эвелин подошла к телефону. – Hello? – Как ты? – волнуясь, закричал он, хотя слышно было так хорошо, как будто она была рядом. – Как Джонни? – Все хорошо, – спокойно ответила она. – Я занимаюсь с Ализой. Ализа была дочка няни, которую Эвелин учила музыке. – В Москве очень холодно? – спросила она. – Да, кажется, очень. – И он усмехнулся. – Я как-то еще и не понял. Я скоро вернусь. – Я жду. – Тут голос жены слегка вздрогнул. – Мы ждем тебя, Герберт. Несколько раз за эти месяцы ему приходило в голову, что она должна была бы догадаться о его измене, но он тут же отбрасывал эту мысль: Эвелин слишком чистоплотна душевно, слишком бескомпромиссна, сильна и брезглива, чтобы жить с этим. Тут что-то другое: четыре с половиной года брака она наблюдала его и в конце концов поняла, что жизнь свела ее с неуравновешенным и вспыльчивым человеком, прошедшим через войну, потерю дома, еще одну войну, – человеком, от которого можно ждать чего угодно, но не предательства и не обмана. Когда по дороге в больницу она вдруг призналась ему, что боится обмана больше, чем смерти, он должен был в это поверить и больше не лгать. А он испугался другого: того, что ее внезапное кровотечение не даст ему улететь в Москву, где он опять предаст ее. Какой же он грязный и низкий мерзавец. – Ты будь осторожна, – сказал он жене. – Целую вас с Джонни. – Ты будь осторожен, – сказала она. – И мы тебя тоже целуем. Он положил трубку и посмотрел на часы: была почти полночь. – Все, хватит, – сказал он себе. – Сейчас буду спать. Раздался звонок, дежурная сказала: – Простите, что поздно. Вас тут к телефону. Мне соединить? Ноги стали ватными. – Да. Соедините. – Гриша, – сказала та, которая заставляла его лгать и предавать. – Я у мамы, звоню из автомата. Как ты долетел? Он понимал, что их разговор прослушивается. – Нормально, – сказал он. – Хотелось бы встретиться. Я мог бы такси взять сейчас, приехать к тебе. – И мама, и домработница спят. В квартиру нельзя. – Ты можешь спуститься во двор? – Я из автомата звоню, – повторила она. – Тебе сколько ехать? Минут двадцать пять? – Да, вроде того, – сказал он. – Скорее, пожалуйста! Слышишь? Скорее! Он взглянул на себя в зеркало: бледен как смерть, глаза провалились. Надел чистую рубашку, обмотался шарфом. Выскочил на уже пустую улицу Горького. Ни одного такси. Пошел снег, тротуары тотчас же забелило, весь город стал сизо-просторен и свеж. Из переулка выскочила машина с зеленым горящим глазком. Он поднял руку. |