Книга Хроника смертельного лета, страница 91 – Юлия Терехова

Он научил Виктора водить машину и ездить верхом. Он научил его приемам рукопашного боя, стрелять и плавать. К поступлению в Высшую школу милиции Виктор на стенде выбивал девяносто из ста и плавал стометровку быстрее чемпиона России. На семейном совете они решили, что Виктор возьмет фамилию матери, чтобы в дальнейшем не возникло лишних разговоров.

Нельзя сказать, что Лежава принял такое решение с легкой душой – какому грузину захочется, чтобы прервалась его фамилия! Он взял с Виктора слово, что впоследствии его дети возьмут фамилию деда. И когда Виктор пришел работать на Петровку – только в отделе кадров знали о том, что он сын Лежавы. Вернее, они с отцом так думали. Оказывается, это был секрет Полишинеля – все всё знали. Но никто никогда его этим не попрекнул. И то сказать – разносы капитан получал не менее суровые, чем остальные.

– Вы успокойтесь, молодой человек, – ласково сказала ему дежурная. – Вам повезло, его оперирует наш лучший нейрохирург, – кандидат, между прочим, медицинских наук. У него самые тяжелые выживают. А попозже я схожу, узнаю, как дела.

Виктор без сил опустился на стоявший в коридоре диван. Зимин сел рядом, думая о том, как отвлечь друга от тяжких мыслей. Текли бесконечные минуты. Сколько прошло времени? Час? Два? Три?

– Ой, здрасьте, – услышал тут Виктор звонкий девичий голос. Он поднял голову и не сразу сообразил, кто стоит перед ним. Белый халат и белая же шапочка на рыжей головке изменили ее до неузнаваемости. На шее болталась хирургическая маска.

– Что случилось? – приветливо улыбнулась Алена. – Кто из нас вам понадобился?

– У капитана Глинского сейчас оперируют отца, – Зимин встал. – Вы не могли бы узнать, как там дела?

– Сейчас идет только одна операция, – сообщила Алена, но вдруг прижала ладонь к губам. – Ой! Этот полковник…

– Это мой отец, – выдавил Виктор и умоляюще посмотрел на нее. – Алена, прошу вас… узнайте…

– Я сейчас… – Алена стремительно побежала по коридору, так быстро, что мужчины почувствовали колыхание воздуха.

– Хорошенькая, прелесть, – мечтательно протянул Зимин, но спохватившись, замолк.

Ожидание было невыносимым. Время тянулось еле-еле, оно казалось разлитым в жарком воздухе, густое, словно патока. Наконец послышались быстрые шаги, и вновь появилась Алена.

– Операция закончилась. Ваш отец жив. Но состояние тяжелое. Сейчас выйдет доктор, он вам все расскажет подробно, – произнесла она, но не ушла, а осталась стоять, вертя на пальце тонкое колечко с блестящим камушком.

Хлопнула дверь, и в темной глубине коридора Виктор различил высоченную фигуру хирурга. Врач шел устало, на ходу доставая сигарету из пачки. На нем все еще был зеленый хирургический костюм и такая же шапочка, и маска так же болталась на шее, как и у Алены. Он вышел из полумрака на свет, и Виктор с изумлением узнал еще одного свидетеля – Булгакова. Ошарашенный, он молчал, не в силах произнести ни слова. Сергей также растерянно смотрел на Глинского. В глазах его застыл вопрос.

– Доктор, капитан – сын вашего пациента, – сообщила Алена.

– Но мне кажется… – пробормотал Сергей, но продолжать фразу не стал и повернулся к девушке, – принесите мне зажигалку, сестра, если вас не затруднит.

Алена упорхнула, а Зимин торопливо полез в карман за зажигалкой.

– Доктор, прошу вас, – Глинский схватил Сергея за рукав. – Как отец?

– Будем ждать, – твердо ответил Булгаков. – Операция проходила сложно, сейчас состояние крайне тяжелое. У вашего отца совершенно изношенное сердце.

– Два года назад он перенес инфаркт, – сказал Глинский.

Виктор помнил прекрасно причину этого инфаркта – полковник Лежава чуть не попал под каток государственной машины и «квасного» патриотизма, когда с Грузией начался конфликт. Его чуть не уволили с работы, которой он отдал всю жизнь. Как ни парадоксально, его спас именно этот инфаркт – кто-то наверху испугался скандала в прессе.

– Не менее трех, – твердо заявил Булгаков.

– Что?..

– Не менее трех инфарктов. Во время операции у него остановилось сердце. Делали открытый массаж, – коротко ответил Булгаков. – Говорю вам – не менее трех инфарктов.

Глинский в отчаянии застонал, обхватив голову руками.

– Я же сказал, операция была тяжелая, – вздохнул изнуренно Сергей. – И пулевое ранение в голову – вещь отвратительная.

Булгаков глубоко затянулся сигаретным дымом и зажмурился – усталость обрушилась на него лавиной. Если он сейчас же не ляжет и не поспит хотя бы час – смену ему не дотянуть. Он сделал движение в сторону, чтобы повернуться и отправиться прочь, в ординаторскую, но краем зрения зацепил искаженное горем бледное лицо длинного опера. Булгаков остановился.

– Он выкарабкается, – произнес он. – Поверьте моему опыту. И был вознагражден вспыхнувшей во взгляде того надеждой.

– Сергей… – Глинский с трудом подыскивал слова. – Я так благодарен вам… тебе… Ты знаешь, я наполовину грузин. Так вот – я твой должник.

– Да ладно тебе, – с трудом удерживая глаза открытыми, Булгаков безболезненно перешел на «ты», – я делаю свою работу, так же, как и ты.

– А в нашей работе «спасибо» не дождешься, – Зимин стоял рядом и скептически слушал все эти излияния, – ведро помоев на голову – это запросто, а вот со «спасибо» – напряг.

– Да, это так, но все же… – Глинский протянул Булгакову руку. – И все же – если тебе когда-нибудь понадобится друг, на которого можно целиком и полностью положиться, вспомни обо мне.

Сергей с удовольствием ответил на его рукопожатие. Снова негромкий стук каблучков – появилась Алена с зажигалкой. Она встала очень близко к Сергею, касаясь плечом его руки. Было заметно – она хочет что-то сказать, но никак не решается.

– Я еще сутки дежурю, так что звони, – произнес Булгаков.

– И ты мне звони, – Глинский вручил ему визитку, – вдруг что надо будет.

– А мы поженились позавчера, – объявила вдруг Алена и покраснела от собственной смелости.

– Вау! – улыбнулся Зимин.

Сергей кивнул. – Да вот… поженились…

– Светскую хронику я не читаю, – вымученно пошутил Глинский, – а в уголовной не проскакивало. Поздравляю.

– Спасибо.

– Слушай, а мне нельзя сейчас туда? – умоляюще спросил Виктор.

– Исключено, – отрезал Булгаков, – в реанимацию не пускают. Приходи завтра. Если все будет нормально, твоего отца переведут в палату. Туда тебя пустят. А так – он все равно еще под сильными препаратами. Езжай домой и звони. Я лично прослежу за его состоянием.

Он повернулся и пошел, не оборачиваясь, вглубь отделения, а Глинский смотрел ему вслед и думал о том, что сейчас пожал руку человеку, который, вполне возможно, зверски убил двух, а то и трех женщин. Поразительно, он не испытывал ни малейшего угрызения совести.