Онлайн книга «Клад адмирала»
|
– Ну, и вернулся старший лейтенант? – спросил Зимин. – В Пихтовое он точно вернулся. Но здесь, на пасеке, думаю, больше не бывал. Иначе бы забрал вещи. – А оставались вещи? – Совсем немного. Они тоже в отцовом тайнике были. Опять Засекин исчез в соседней комнате и вышел из нее с самодельной соломенной коробочкой. – Вот… На стол легли серебряный Георгиевский крест с металлической лавровой ветвью на двухцветной ленте, маленькая фотографическая карточка женщины лет тридцати пяти – сорока с приятным открытым лицом, с гладко зачесанными светлыми волосами и, наконец, Евангелие с полустершимся золотым крестом на потускневшей обложке, попорченное, продырявленное посередине. – Неужели то самое? – спросил Зимин, имея в виду упоминавшееся в дневнике Терентия Засекина. Он взял со стола Евангелие. – Оно. Какому же еще быть, – ответил пасечник. – А фотографию, я так думаю, отец просмотрел. Между страницами лежала. Сам три года назад ее обнаружил. До этого сколько раз листал… Зимин бережно положил Евангелие и дневник на стол, склонился, разглядывая портретную фотокарточку ясноглазой женщины в белой блузке с приколотой к ней брошью. – Матери его фото, так считаю, – сказал хозяин избы. Зимин посмотрел на оборот снимка. Надписи никакой. – Да, Василий Терентьевич, интересно, – сказал он. – Но в дневнике ни слова о причастности Взоров к колчаковскому кладу. – В дневнике нет, – согласился пасечник. – Об этом он отцу рассказывал перед самым прощанием. Отец в отдельной тетрадке это поместил. – И ту тетрадку можно посмотреть? – Можно. Только как вернусь в Пихтовую. После ноябрьских… Видя, что такая перспектива не слишком‑то обрадовала гостя, прибавил: – Могу показать то, что сам написал. По отцовым записям. – Василий Терентьевич пошуршал исписанными листами, соединенными скрепкой. – Что значит по отцовым записям? – не совсем понял Зимин. – Ну, хотел про тот случай повесть, что ли, сочинить. Сорок страничек с лишним написал, а дальше что и как – не знаю… Не получается. – Так это художественное? – Не совсем да и не совсем нет. Все там как было в самом деле. Имена, места. Все… Просто как бы от имени Взорова… – О новом приезде старшего лейтенанта в Пихтовое тоже из отцовских записей известно? – И из них. И сам я об этом стал дознаваться, когда отыскались дневники. – И что в конце концов стало с колчаковским офицером? – Погиб. – В этих записках об этом тоже рассказано? – Зимин кивнул на листки в руках пасечника. – Не в этих. Но есть. Тоже в Пихтовом хранятся. – Значит, я их не увижу? – Читай пока это вот, коль охота есть, а там поглядим… Василий Терентьевич протянул Зимину листы, соединенные скрепкой… ВзоровНоябрь 1919 – январь 1920 Поезд начал притормаживать, вздрогнул, остановился. Состав качнуло. Слышно было, как пролязгали, сталкиваясь, буфера, и после долгого колесного перестука настала тишина. Начальник команды специального назначения полковник Ковшаров приблизился к одному из окон довольно просторного рабочего купе вагона, отодвинул плотную, не пропускающую свет шторку, вгляделся в темень за промерзлым окном. Издревская. Последняя остановка перед крупной узловой станцией Пихтовой. До нее проследуют без остановок. Полковник отодвинулся от окна, потянулся к карманным часам. Четверть одиннадцатого. Несколько минут – и эшелон тронется. Не произойдет непредвиденного – ровно в полночь прибудут в Пихтовую. Пора! Медлить нельзя ничуть! Кроме полковника, в купе было еще трое офицеров: его личный адъютант поручик Хмелевский, старший лейтенант Взоров и капитан Васильев. Полковник коротко глянул на Васильева, сделал шаг к нему, сказал: – Господин капитан, участок до Пихтовой очень важный и ненадежный. Прошу вас быть в кабине паровоза. Поспешите. Ковшаров опасался, как бы капитан не воспротивился: машинист и без него под надлежащей опекой. Очень просто мог не подчиниться. В этой необычной команде он, Ковшаров, хоть и начальник, но в полной его власти лишь адъютант. Что касаемо Взорова и Васильева, – догадывался, чувствовал, – в любой момент оба и каждый в отдельности могли заявить о своих неведомых полковнику полномочиях, предъявить в подтверждение документы. Опасения насчет капитана оказались напрасными. Со словами: «Слушаюсь, господин полковник», – он встал, быстро оделся. Минуты не прошло, был готов покинуть вагон. – Будьте внимательны, – напутствовал полковник. – По прибытии в Пихтовую подойдете к начальнику станции. – Есть. – Капитан исчез за дверью. Ковшаров и адъютант взглядами проводили капитана. Старший лейтенант Взоров вел себя так, словно рядом ничего не происходит. Даже не поднял головы, не вскинул глаз. В своем черном мундире, подчеркивающем принадлежность к флоту, сидел со скрещенными на груди руками на мягком, обтянутом бархатом диване. Евангелие в тисненом коленкоре и с золотым крестом лежало на столике перед ним. Утром, войдя в вагон, разделся, повесил шинель на крючок на стене, положил Евангелие на столик, но так и не раскрыл его. В продолжение всего пути вставал редко, был молчалив, подчеркнуто отчужден от спутников. Глядел в одну точку на обложку книги и думал о чем‑то своем. Замкнутость, отрешенность Взорова не устраивали полковника. Предстоял серьезный разговор наедине, и в этом разговоре Ковшаров во что бы то ни стало должен найти общий язык со старшим лейтенантом. Во что бы то ни стало! Капитан Васильев, конечно, тесно связан с контрразведкой, хоть и скрывает. Но он по сравнению со старшим лейтенантом мелок. Взоров – человек самого адмирала, из личного его конвоя. Прийти к соглашению с таким – половина, нет, все три четверти успеха намеченного предприятия. Но нелегкая задача не то что договориться – просто разговорить этого молодого морского волка, по меньшей мере год не видавшего моря. А надо. Полковник выразительно посмотрел на адъютанта. Он сидел на том же диване, что и Взоров, только в другом углу, чуть развалясь. Поручик Хмелевский тыльной стороной ладони прикрыл рот, сладко зевнул. – Хотите спать, Алеша? – спросил Ковшаров. – Нет‑нет, Дмитрий Андреевич. Просто… – Поручик быстро отнял руку ото рта, встрепенулся, выпрямился. – Да будет вам. – Полковник усмехнулся. – Ступайте лучше отдыхать. Понадобитесь – разбужу. Адъютант согласился легко, поднялся и отправился в спальное купе. Как раз в это время паровоз дал два коротких гудка, состав дрогнул, трогаясь с места. Опять полковник встал к окну и отодвинул шторку. Деревянный, с заснеженной крышей вокзальный домик плыл мимо. У домика было безлюдно. Огонь единственного зажженного фонаря над дверью тускл. |