Онлайн книга «Манекен»
|
– И недавно родился ребенок. – Понятно. От кого ты узнала? – От его брата. Эмма Леонидовна имела все основания заявить: я тебя предупреждала, я так и думала, я подозревала, я была права. Нина ожидала этих справедливых упреков. От которых нет никакого толка. Если не считать досаду дочери и удовлетворенное самолюбие матери. Но Эмма Леонидовна сказала другое: – И все-таки, возможно, тебе не следует торопиться. Поговори с Сергеем, он несет не меньшую ответственность, чем ты. – Браво, бабушка! – воскликнула Женя. – Давай, жми! – подхватил Шура. – Дави на мамочку! – Бабушка Эмма! Я тебе обожаю! – Мамочка колеблется. Бабуля, не подкачай! Двойняшки с утра пребывали в азартном унынии. Тут нет противоречия, хотя азарт и уныние – слова противоположного значения, по-научному – антонимы. Но, скажем, состояние болельщиков на стадионе, когда их команда проигрывает, иначе как унылым азартом не назовешь. Досада и печаль переплетаются с надеждой и верой в хороший исход матча. Ставками в игре, которую наблюдали Женя и Шура, была их жизнь. – Какой смысл разговаривать с Сергеем? – горестно спросила Нина. – Ради того, чтобы увидеть, как он юлит, оправдывается, напоминает мне, что никаких обязательств не брал, против моей воли не действовал? – Пусть это будет не только твое решение, но и его, – настаивала Эмма Леонидовна. – Но само-то решение не изменится! Нина села, подтянула коленки, прижала к груди плюшевого мишку, уткнулась в него носом. Мишка пах детством и пылью. Эмма Леонидовна попробовала зайти с другой стороны: – Когда я делала аборт… тот, с близнецами… Папе ничего не сказала, хотела уберечь его от лишних страданий. Мол, я одна… сама помучаюсь… А когда вернулась из больницы, так плохо было на душе… не выдержала, рассказала. И папа твой меня ударил! Плачущую, растерзанную… по лицу… изо всей силы… пощечину… – Что? – Нина изумленно подняла голову. – Папа тебя ударил? – Вранье! – возмутился Шура. – Дедушка только замахнулся. Кулаки сжал, зубами проскрежетал, развернулся и ушел курить на кухню. – Не мешай! – остановила брата-правдолюба Женя. – Бабушка по теме правильно обманывает. Кроме того, в ее памяти та сцена могла запечатлеться с вариантами. Женщинам это свойственно. Бабушка Ванда про каждого мужчину, который на нее взгляд бросил, говорила, что он безумно в нее влюблен. – Сама помолчи! Что женщин медом не корми, дай приврать – хорошо известно. – Потому что… – Замолкни! Давай слушать! На вопрос дочери, хотел ли папа еще детей, Эмма Леонидовна отрицательно помотала головой: – Не в этом дело. Папу оскорбило, что я выставила его слабым, не готовым разделить со мной возникшие проблемы и трудности. – Сравнение со мной и Сергеем, – теперь Нина мотала головой, – некорректно. Вы были семьей, имели больного ребенка, то есть меня… – Жили в коммуналке, – кивнула Эмма Леонидовна, – сырая девятиметровая комната и соседи алкоголики. – Вот именно! А мы, я… Сергей… – Ты же сама говорила, что восхищаешься его мужественностью. – Восхищалась. Правильнее употребить прошедшее время. Ничего не понимаю! – в отчаянии проговорила Нина. – Это не представить! Где были мои глаза? И он не такой! Казался… – Всякое в жизни случается. Ошибиться легко. У Ниночки отчим был подпольным валютчиком. – При чем здесь отчим тети Нины? – Говорил, что секретный конструктор, и все верили. Десять лет! Радовались, что хорошо зарабатывает. А потом его посадили. Есть какое-то стихотворение известное, про то, что людям нравится заблуждаться. – Пушкин. «Ах, обмануть меня нетрудно! Я сам обманываться рад». – Даже Пушкин не избежал. Ниночка, у одной моей приятельницы, коллеги по работе, зять вольный программист, то есть волен спать сколько хочет. – Мама, ход твоих рассуждений мне непонятен. – Нормальный ход, материнский. К тому веду, что никто вольного программиста в зятья не хочет. Но ведь главное, что дочь моей подруги мужа любит! – И прекрасно. – Вот именно. Все прекрасно, что хорошо человеку, а не его малочисленной родне. – Мама, я опять теряюсь. Ты какая-то странная. – Когда наступаешь на горло собственным мыслям… что усмехаешься? Так нельзя сказать? – У мыслей горла не бывает, поэтому наступать не на что. – Это филологически, а практически в жизни часто приходится. О чем мы говорили? – Мне понять не удалось. – О зятьях, программисте непутевом, но ведь тоже вдуматься… – Мысли Эммы Леонидовны путались, выхватывались из разновременных рассуждений. Ей казалось простым и логичным все, что она говорит. – Материнская участь заключается в жертвенности! – Ты про то, что я своим будущим должна пожертвовать ради зародышей, которые во мне поселились? – Совершенно не про то! Мы не о тебе говорили. – Разве? – Нет, по большому счету, конечно, про тебя. Но для примера – обо мне. – В том смысле, что ради меня ты пожертвовала другими детьми? – Какая глупость! Кто это сказал? – Кажется, ты. – Нина! Не приписывай мне того, чего я не говорила и не думала! – А что ты думала? – Сейчас вспомню… жертвенность… Вот! Мое отношение к твоему верхолазу не должно превалировать над твоими чувствами к нему! «У мамы в голове неразбериха, – подумала Нина. – Ее обидит, если скажу, что в последнюю очередь брала во внимание ее отношение к Сергею». Эмма Леонидовна, которая чувствовала, что мыслит здраво, а выражается коряво, поставила точки над «и». – Настоятельно советую, обязательно рекомендую: поговори с Сергеем! Получи его ответ. Удостоверься в правильности решения. – Мама, у него маленькие дети. – Все равно! – Хорошо! Нина согласилась, но только чтобы закончить разговор. Следовать маминым советам не собиралась. От мысли, что придется объясняться с Сергеем, становилось тошно. Увидеть его корчи, бегающие глаза загнанного в угол осеменителя глупых девиц? Спасибо, не надо! Мы как-нибудь сами. Эмма Леонидовна донесла, что хотела. Но ее мысли, облеченные в слова, не выглядели убедительно. Между тем, что мы думаем, и тем, как это проговариваем, лежит огромная дистанция. Поэтому Эмма Леонидовна попробовала уточнить: – Ниночка! Пойми мою идею! Твои зародыши – только наполовину твои. Твоя ответственность – не абсолютная. Если ты хоть чуточку уважаешь Сергея, должна ему признаться. |