Книга Аутодафе, страница 101 – Эрик Сигал

Через пять минут я уже говорил с руководителем семинарии, где училась Дебора.

— Дэнни, я надеюсь, вы не против — мне ваш телефон дала ваша сестра, — начал декан. — Я бы не стал вас беспокоить по пустякам, но сейчас мне необходима ваша помощь.

— Чем же я могу вам помочь?

— Вам, конечно, известно о той «почти не существующей» синагоге далеко на севере, где Дебора набиралась опыта?

— Конечно. Я этих людей никогда не забуду!

— Ну, так вот, должно быть, вам будет приятно услышать, что они вас тоже не забыли. Что весьма кстати, поскольку человек, которого я планировал туда направить, раздумал становиться раввином и решил заняться полупрофессиональным футболом. Я загнан в угол. Дэнни, вы можете это сделать для меня?

— Я один?

— Вы хотите сказать, что разучились читать на иврите? — насмешливо спросил декан.

Мне было не до смеха.

— При всем уважении к вам, сэр… — попытался отбиться я, — у меня нет… нет законного права…

— Перестаньте, Дэнни! — принялся уговаривать он. — Вы прекрасно знаете, что вести службу может любой еврей. Эти люди на севере рассчитывают на вас, им нужен кто-то, кто будет руководить их молитвами — а главное, дуть в шофар.

— И проповеди читать придется? — нервно спросил я.

— Без сомнения, — ответил декан Ашкенази. — Я уверен, вы с удовольствием снова засядете за книги, и проповеди у вас получатся замечательные!

* * *

Надо ли говорить, что он оказался прав?

Я стал рыться в библиотеке Еврейского колледжа и все больше увлекался тем передовым течением в теологической мысли, проводниками которого было целое поколение молодых богословов. На самом деле многие книги меня так заинтересовали, что, потеряв всякое чувство меры, я пошел и купил себе все, что мне приглянулось.

Со времен спецкурса Беллера я не испытывал подобного интеллектуального подъема. Когда я поделился с ним своим энтузиазмом, Аарон даже пошутил, что я «отступник наизнанку», однако, как ни странно, я чувствовал, что в глубине души он доволен.

К собственному удивлению, я просиживал за книгами до трех, а то и до четырех утра, не в силах оторваться от лихорадочного изложения на бумаге своих новых воззрений.

И вот, за два дня до еврейского Нового года, я отправился к месту новой службы. Взятый напрокат автомобиль был забит книгами, а голова моя полна идей.

До Деборы мне, конечно, было далеко, но община, которую я про себя назвал «сублимированной» (раз в году добавьте воды — и она немедленно заполняет весь храм), встретила меня с не меньшим энтузиазмом.

Парадоксально, но для меня это стало определенным испытанием. Мне сотни раз приходилось читать в синагоге, но никогда еще я не произносил проповедей. Даже моя речь в день бар-мицвы, как положено у ортодоксальных евреев, представляла в свое время не более чем толкование определенного текста с целью продемонстрировать мою ученость. Теперь же я высказывал собственные мысли и чувства, которыми хотел поделиться со всей паствой.

Это были мысли о наших традициях. О нашем наследии. О том, что значит быть евреем в 1980 году. Для них это имело особую значимость, поскольку на протяжении всего года они жили в окружении христиан, которые, при всей веротерпимости, не всегда понимали, что в духовном смысле они произошли от нас.

Я старался максимально приблизить свои проповеди к жизни. Во время молитвы во здравие главы нашего государства я упомянул о мирном договоре между Израилем и Египтом, который считал большим достижением президента Картера, и выразил надежду, что он послужит прологом к торжеству гармонии в этом истерзанном регионе.

Поначалу внимание, с которым люди буквально ловили каждое мое слово, вызывало у меня неловкость. Но постепенно, в силу природного тщеславия, я начал получать от этого удовольствие, а после молитвы, завершавшей Йом Кипур, и вовсе возгордился.

Доктор Харрис настоял на том, чтобы, последний раз дунув в шофар, я задержался на ужин. Он и еще несколько «представителей» хотели со мной побеседовать.

Поначалу я решил, что они хотят меня посватать.

— Вы женаты, ребе Луриа?

— Нет, — ответил я. — Мне кажется, я к этому еще не готов. И между прочим, я неофициальный раввин.

— Неважно, — вступил в разговор мистер Ньюмен. — Для нас вы — раввин. Мы спрашиваем, чтобы знать, не держит ли вас что-нибудь в Нью-Йорке.

— Да нет…

Теперь я понял, куда они клонят.

Они рассказали, что весь год только и думали, что о том, как бы им заполучить в свою разрозненную общину постоянного раввина со стороны.

— Наша конгрегация мне представляется в виде группы отдельных бусин, — образно выразился доктор Харрис, — и нам нужен человек, который соберет их на нитку. Мы очень на вас рассчитываем.

— То есть вы хотите, чтобы я стал ниткой для ваших бус? — Я говорил шутя, но в душе был глубоко тронут.

— Расценивайте, как вам будет угодно, — сказал мистер Ньюмен. — Мы уже заручились поддержкой членов общины. Если вы раз в неделю будете наезжать в один из наших пяти городов, то практически охватите нас всех. Думаю, мы могли бы платить вам двадцать пять тысяч в год, может, чуть больше, но не намного. Дорожные расходы вам, конечно, будут возмещаться отдельно. — Он неуверенно спросил: — Как думаете, сумеете уложиться?

Он и не подозревал, какое значение сейчас для меня имеют его слова. Если они спрашивают, хватит ли мне скромного заработка, значит, они ничего не знают о моей прежней жизни… о моей растрате. Для них я оставался чист. И одна мысль о том, чтобы оставить в прошлом свои прегрешения, делала их предложение равносильным манне небесной.

— Доктор Харрис, — тихо сказал я, — я польщен.

Раздался всеобщий вздох облегчения.

— Дэнни! — взволнованно сказал мистер Ньюмен. — Мы вам так благодарны! Вы представить себе не можете, что вы для нас делаете.

Не мог же я им сказать, что они себе тоже не представляют, что я сейчас совершаю. Как и того, что я лишь теперь понял, что собираюсь делать со своей дальнейшей жизнью.

Я не собирался становиться религиозным тяжеловесом, которому кланяются, шаркая ногами. Судить поступки других людей, самонадеянно считая себя вправе выносить вердикты.

И поклоняться золотому тельцу я тоже был не намерен.

Пускай Новый Завет и не является для меня Священным Писанием, но в нем я тоже обнаружил важные мысли. Например, такие: «Корень всех зол есть сребролюбие». И эта фраза произвела на меня тем большее впечатление, что содержится в Первом послании святого апостола Павла Тимофею, а завершается словами о том, что, предавшись сребролюбию, «некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям».

Теперь я, наоборот, приклонился назад, к вере. По той простой причине, что ощутил себя востребованным.