Онлайн книга «Внучка берендеева в чародейской академии»
|
И хмурится. Будто я в чем виновная! — Баб, — кажу, — ты не дури. Коль чего не так, скажи прямо… А то надулася, что жаба на пруду, да только про жабу я ничегошеньки не сказала, еще обидится. Она же ж только рукой махнула да вздохнула так тяжко-тяжко, что у меня от этого вздоху в грудях заныло. — Зося, Зося, — говорит да головою качает. — Выросла ты уже… а ума не набрала… чего Добронраве Любятичне перечила? Неужто так своего азарина любишь? Кирея, что ль? Не люблю. И бабке о том честно сказала, пусть не держит на меня зла Кирей-ильбек, да только сердцу разве прикажешь? Всем он хорош, но не про мою честь. Бабка губы поджала. Глядит с неодобрением, а я молчу, тоже глядеть умею. Пусть уж договаривает. — Мы давече с Добронравой Любятичной рядилися… крепко ты ея сыночку по нраву пришлась. Влюбился, говорит, с первого взгляду… …ага, а после, ночью, стало быть, разглядел получше. — …он тебя еще весною заприметил… матушку обихаживал, чтоб согласие на свадьбу дала. Да только пока она упрямилася, ты до Акадэмии съехала… Можно подумать, своею волей порешила. — Вот и пришлося ждать. Бедный хлопчик извелся весь… аль тебя пугает, что ликом нехорош? Так тут я подсоблю… Станька вдруг из-под бабкиной руки вывернулась и ко мне пересела, прижалась к боку, вцепилась в рукав и дернула. — Зося, Зося, не ходи за него замуж! Злой он! — Не верещи, дуреха! — Бабка Станьке пальцем погрозила. — А ты, кобылица, не слушай, что на человека наговаривают… у нас же ж как, чуть оступился, уже и напридумывают с три горы илжи… пошалил он по молодым годам, так то компания дурная виной была. И боярыня с той поры сына от себя не пускает… Ох, чуется, знатная у них вчера беседа приключилась. Крепко Добронрава Любятична бабку уважила, коль она ныне соловьем разливается. — Вырос парень, образумился… Молчу, глажу узенькое Станькино плечико, дивясь тому, до чего холодна она. А ведь в возку нашем и печка имелася, и тулупчик у Станьки почти новенький, теплый. А она трясется хвостом собачьим. Видать, не с холоду. Со страху. — Баб, — говорю, хотя ж самой от злости кричать охота. — Значится, хочешь ты, чтоб я замуж за него пошла? — Отчего б и не сходить? А глаза-то у бабки добрые-предобрые. — Всем оно славно будет. Станешь боярынею, жить будешь туточки. Я в гостики наезжать буду частенько, а то и вовсе переселимся… буду деток ваших нянькать… И слезы в глазах стоят. Вот оно чего… — А Акадэмия как же? — спрашиваю тихо. — Бросить? — Так и брось. — Бабка махнула рукою. — На кой ляд тебе та учеба, когда ты и так у нас ученая? Только мозги сушить… …ага, а летом-то она иначей пела. — …да и то, послушать, чего там творят, — срам один… неможно девке да с мужиками… — Баб. — Станьку я обняла. А ведь и вправду сестрицу обрела, пущай и не кровную, но все одно родную. И обидеть никому не дам. — Скажи, баб, а ты не ведаешь часом, как смертное проклятье снять можно? — Чего? — Ничего… это я так… уж прости, коль обижу, но скажу, как оно есть. Мягко стелет твоя Добронрава Любятична, да только жестко на том спать будет. И сын ейный меня не любит. Вчера сам о том сказал. — Злой он. Может, и злой… небось, с доброго человека проклятия, что вода с гуся… — Приходил ко мне… и скажи, баб, что это за любовь такая, когда девку сонным зельем опаивают, чтоб потом снасильничать… и когда б не Арей… поутру, небось, обвенчали б. — И по-людску было б… Бабка у меня упертая. Ведает, что не права ныне, глаза отвела, в окошко глядит, а все одно не отступится. Небось, уже вообразила, как я в палатах боярских живу да по округе на возку разъезжаю, всем оно на зависть. — По-людску, говоришь… с насильником жить до самое смерти? И была б она, чуется мне, скорой… Добромысл поведал, что матушка его меня выбрала не просто так. Болезнь его излечить желает… а вот какою манерой, того я не ведаю. Зато ведаю, у кого спросить… Так мы до самых Барсуков ехали. Молчали. И Станька руки моей не выпускала. А как из возка выбралися, то и стала на цыпочки, потянула. — Зось, чего скажу… Наклонилася я. — Злой он, — в который уж раз повторила сестрица моя названая. — От него девки прячутся… лицо себе ножиками режут, чтоб некрасивою быть… И носом шмыгнула. — Он и меня щипал… боярыня не дала… а какая сильно понравится, та скоро хворою сляжет, потом и хоронят… Вот тебе и любовь. — Что ж, — говорю, — молчала ты, как ехали? — Боялася… — Не бойся, малявка. — Лойко — от кот, вертелся рядышком, а я и не приметила, Станьку на руки подхватил да вверх подкинул. — Я тебя в обиду не дам. Говорил же ж. Аль не веришь? — Верю, боярин. Поставил ее на землю, сам сарафанчик одернул, платок пуховой поправил. От какая забота. — От и славно… иди, вещи собирай. Поедем поутру до столицы… — И я? — И ты. Куда ж я без тебя-то? Невест без пригляду оставлять никак неможно… Щеки Станькины румянцем полыхнули. Какая из нее невеста, дите горькое, а он и дразнится. Я только кулаком в бок ткнула, чтоб говорил, да не заговаривался. А то наберет девка в голову, после и голова болеть будет, и сердце. — А ты, Зослава, не завидуй… упустила ты свое счастье! — Это тебя, что ли? — И меня. — Грудь выпятил, кулаками боки подпер, гордый, что петух в курятнике. — Говорил же ж, найду себе невесту из Барсуковых… вот и нашел… — Я маленькая еще… — Вырастешь, — махнул рукою Лойко. — Аккурат я Акадэмию закончу, магиком стану, то и ты вырастешь. Так что беги, невеста… И Станька, юбки подобрав, в хату бросилась. — Сирота она. — Коль есть у Лойко совесть, то, глядишь, и очнется. — Нельзя таких обижать. Божиня… — Божиня далеко, а люди близко… и не бойся, Зослава. Я свою невестушку не обижу. И никому не дам… — Лойко! — Что? Говорю ж, места у вас хорошие… и хата справная, хозяин только нужен. Вот ты поедешь с Киреем в степи, а я сюда вернусь, к жене под бок… корову заведу… Тьфу, блажной… ну его, главное, чтоб Станька эти его россказни всерьез не воспринимала. |