Онлайн книга «Внучка берендеева в чародейской академии»
|
Лес видели многие. И что, что светел осинник, зато уж воронье слетелось. Воронью по зиме голодно… вот и посели по веткам. Ждут. Ворон — птица непростая, Мораной меченая… Глядят. И то, которое безымянное, тоже ждет. Оно неразумно, но подвластно чужой воле, и та воля заставляет его сдерживать голод… …еще немного. …пока копыта последнего коня не ступят на снежный ковер. А после воля ослабла, и тварь, дикая, древняя, ошалелая от долгого сна, недавнее сечи и голода, очнулась… И некромант с нею. Он успел вскочить с немым криком — разве человек способен на такое? — вскинуть руки… и все… взметнулись снега, будто сама Метелица ступила на землю за кровавою данью… Кто-то плакал. Лошади ржали. А после все стихло… и то, насытившееся — сытость сия недолгою будет, — поднялось. Оно было и снегом, и туманом болотным. И отяжелевшею от воды тучей. Оно глядело на меня глазами Старое Ольхи… …А где-то далеко шелестели вороньи крыла. — Не отворачивайся, девонька, гляди уж… хорошо гляди… Гляжу. И вижу, как выходим мы из болота… а навстречу уже летят конники в кованых личинах. И стрелы свистят, поют… разлетаются о щит мой, который я выставить успела. Да только поздно. Спотыкается бабкина коняшка. И сама бабка кубарем летит под куст… и не встает. Куда ей, со стрелою-то… — Отдайте девку, — от голоса этого с сосен опадает снежная пыль, летит, серебрится в лунном свете, — и смерть ваша будет быстрой. — Самим нужна… — отвечает Лойко и с коня спрыгивает. Оно и верно… на бегу не особо повоюешь. — Вы сами того желали… …Тот, кто это сказал, сам не пойдет. Он не привык воевать, верно, умеет, но… к чему тратиться, когда есть иные пути… …я не вижу его лица. …я так хочу увидеть, но перед глазами стоит лишь личина кованая. Черное железо, серебряный узор. И личина мертва, а мне все одно за нею усмешка видится. Человек в личине свистит. Тонкий звук. Мерзостный. И Арей затыкает уши, а люди не слышат… зато слышит то, другое… и на голос хозяина тварь отзывается. Она ползет. Пугает. Выпускает из снежной утробы иглы прозрачные, будто зубы… и зубами этими раздирает коня, которому не повезло на пути ее попасть… он визжит и все одно живет, с содранною шкурой, с нутром, вывернутым наружу. И тихо плачет Станька. — Не бойся, Мышка-малышка. — Лойко задвигает ее за спину. — Я ж обещал, что не дам в обиду… Мой щит пропускает Ильюшкину стрелу… и две… и полдюжины, тварь жрет их. А следом — огневика, сотворенного Ареем… и магия ей по вкусу, она урчит, рассыпаясь колючим снегом. Я же понимаю — не одолеем… Тварь наваливается на щит… Наверное, я все ж отвела взгляд, если не увидела всего. …вот падает на снег Илья, кровь у него горлом идет. …вот корчится Лойко, пытаясь уползти, заползти на Станьку, даже теперь прикрыть ее, невесту названную… а щит рассыпается осколками. …и вспыхивает ярко человек. Не человек — костер. Предвечное пламя азар не отказалось от своего потомка… он горит, а с ним полыхает и тварь. Никогда не видела горящего снега… и я тянусь к Арею, зная, что не хватит у него сил… Стрела падает с неба. Граненый наконечник, охвостье из перьев гусиных… я вижу ее ясно-ясно, и ничего не могу сделать… и бегу, падаю, кажется… для меня снег мягкий. Кричу. А крика нет. В той яви, которую показала мне бабка Ольха, меня лишили голоса. Стрела пробивает Арею грудь… и он, вместо того чтобы погаснуть, вспыхивает ярче, будто пламя нутряное наружу выпустили… …а всадники уже летят навстречу. И тот, который в личине, взмахивает мечом… он зол, не для того он звал тварь, чтобы теперь просто потерять ее… …и клинок обрушивается на пламенеющего человека… По спине Лойко стучат копыта, и кто-то походя, вымещая ярость, бьет копьем. Бьет с силой, такой, что удар пронзает обоих… …Илья пытается встать, но голову его раскалывает шерстопер… Старуха же Ольха отворачивается, не позволяя доглядеть. И утирает глаза рукавом. А после вновь раскрывает. Я не хочу в них глядеть. Однако же гляжуся. …царица слушает человечка в мятое одеже… …и с кем-то спорит… …царица желает забрать сынов, какие остались, спрятать их… но разве можно прятаться вечно? Их ведь хорошо учили. И люди, и сама жизнь. Неужто не справятся? Не справляются. Черный мор приходит в столицу. С южных ворот, с ветром северным, да не крысу заседлавши, как то водится… оно и верно, зачарованные стены столицы не пустили бы ни крысу, ни бродягу нищего, ни купца заморского… стены-то крепкие, высокие. Стража на воротах сплошь с амулетами. Да и люд, что тайными тропами ведает, не всякого ими поведет… Но не тропою пришла болезнь, въехала на шелковом шарфе боярыни Горданы, баловницы да дочери любимое, которая ни в чем отказу не ведала. И разве подступится к такой стража? Кинет им боярыня монетку за старание… И шарфик свой поправит. Шарфик этот ей дорог сердечно, пальчики тонкие его то гладят, то теребят. И вздыхает Гордана, розовеет, вспоминая о том, кем дарен он был. Кем? А болезнь уже перстями повисает на пальцах белых. Обвивает запястья точеные. Пробует шелковую кожу… на третий день по прибытию ей занеможется, но не пойдет Гордана к целителям. Сама себя лечить станет… да и что лечить, коль просто дни такие, женские… и не сказать, чтоб вовсе ей дурно было… нет, не настолько, чтоб не исполнить просьбу любого. Она не ведает, зачем он о том просил, но… …Гордана горит в огне. …а следом падает Еська. Он не желает умирать, упрямится… он бредит, зовет… а кого — не понять… и некому жажду утолить. Гремит колокол. И ворота Акадэмии закрываются, чтоб не выпустить болезню в люди… та же, получив свободу, гуляет. Ходит по коридорам Черная Жница, машет серпом, собирает жизни в корзину бездонную. Винные или нет… Знатные да простые… никого не останется… |