Онлайн книга «Внучка берендеева в чародейской академии»
|
— Егор. — Ерема. Этот был рыжеват и чубат, а на носу веснушки проступали. — Емельян… Хмурый, серьезный, и не по вкусу ему наставник Архип Полуэктович… — Еська, — широко улыбнулся последний, самый худой изо всех. — Но можно и Холера Ясная, откликнуся… Называли себя и остальные, на ком наставник Архип Полуэктович задерживал свой взгляд. И до меня черед дошел. — Зослава, — сказала я, холодея. А ну как погонит? — Зослава, значит. — Он не спешил гнать, но вдруг оказался рядом, руку протяни и коснешься, что ремней, что змей застывших. Вона, как уставились на меня рисованными круглыми глазьями. — Что ж, Зослава… нелегко тебе придется. — Так она, — подал голос Лойко, — что, с нами учиться будет? — Будет, — согласился Архип Полуэктович. — Она ж баба! — Женщина. — Да кто ей вообще позволил… — А это не твоего ума дело, студиозус… — Рука наставника Архипа Полуэктовича оказалась тяжелою, и от затрещины Лойко пополам согнулся. — Твоего ума дело — учить, чего скажут. Молчать, пока иное не дозволено. И надеяться, что, когда дурь из тебя повыбьют, хоть что-то да останется. Лойко засопел, голову потирая. Хотел ответить зло, но смолчал, видать, доходчиво объяснял Архип Полуэктович. — Что ж, вот и славно, ежели больше вопросов и возражений нет… — Простите, наставник, — вперед выступил Евстигней, поклонился со всею обходительностью. — Никто из нас не ставит под сомнение мудрость тех, кто создал Акадэмию, однако же понятно удивление моих… собратьев. Запнулся. И стало быть, не почитал Лойко за собрата, то ли дело Ерема с Еською, которому не терпелось прям так, что он аж на месте приплясывал. — Непривычно нам видеть женщину там, где издревле обучались мужчины… и мы беспокоимся единственно о здоровье сударыни Зославы, которое эта учеба способна подорвать… Он говорил бы еще много, но был остановлен рукою Архипа Полуэктовича, каковой, я смотрю, оную руку для вразумления студиозусов использовал, не чинясь. — Умный, стало быть? — Не мне судить о том, — с притворною покорностью ответил Евстигней. — Умник… а раз ты таков умник, то скажи мне, кого видишь. — И подтолкнул ко мне. Как подтолкнул… от этакого тычка в плечи Евстигней на ногах не устоял, полетел, да прямехонько в меня, головою ткнулся в груди… Еська засмеялся, но под взглядом Архипа Полуэктовича смолк. Евстигней же, покрасневши, сделавшись с лица один в один, что свекла вареная, все ж нашел в себе силы поклониться. — Прошу простить мою неловкость, сударыня Зослава… А мне чего? Простила. Мне грудей для хорошего человека не жалко. — Ты не расшаркивайся там, — прогудел Архип Полуэктович, — чай не во дворце, а говори, чего видишь… Евстигней покраснел пуще прежнего и в бусину черную вцепился. Вот странный человек, кто ж черные-то носит? Синие от шьют, из фирусы-камня выточенные, чтоб здоров был тот, кто рубаху носит, чтоб не тронул его ни взгляд дурной, ни лихоманка, ни тоска дорожная. Желтые, бурштыновые, на светлое сердце. Крас ные, из гернат-камня, на силу телесную и крепость душевную. Малахитовые — для спокойных снов да пути легкого, а вот черные… черными бусами мораньи пути усыпаны, а ходят по ним — души заблукавшие, которым нет дороги в вырай. — Девку… простите, девушку вижу. Лет двадцати… — Семнадцати! — поправила я. Ишь, вздумал девке годы набавлять! Сами набегут, оглянуться не успеешь. — Семнадцати… по платью судя, не дворянского роду и не купеческого… из простых, хотя и не холопка, те иначе держатся. — Умник, — хмыкнул Архип Полуэктович. — А все одно дурак. Я тебя не про платье и не про звание спрашивал… вот, подумай, коль встретил бы ты этакую вот… девушку… да ночью на пустой улице, испугался бы? — Я? — Ты, ты, кто ж еще… ладно, со страхом это я слегка перегнул, но вот, скажем, стал бы ты опасаться… — Девки? Евстигней аж головою затряс, верно, не желая и представлять себе этакого, чтоб он да девки испужался… — Значит, нет… и когда б решила она напасть, ты б всерьез не принял? — Ну… нет… то есть, конечно, не принял бы… — И дурак… Зося, ходь суда. Я и подошла, еще не понимая, чего хочет от меня наставник. Ну да мне-то с наставниками прежде дела иметь не доводилося, наш жрец, который грамоте учил, не в счет, был он стар, туговат на одно ухо, а потому имел нехорошую привычку все переспрашивать. И орал еще… — Вот, Зося, возьми. — Он скрутил кукиш, но как-то так хитро, и перед самым моим носом возник дрын. Ну, не совсем чтоб дрын, палка гладенькая, длинная. — А ты, Евстигнеюшка, попробуй-ка ныне оружию у Зоси да отнять. Ты, Зослава, не чинись. Он у нас парень крепкий, так что, коль разойдется, то садани разок-другой… Евстигней покосился на дрын с неодобрением. Похоже, оружных девок ему встречать не приходилось, небось, на царское усадьбе девки были иного толку. Слыхала я, что для молодых бояр выбирают холопок, чтоб и с лица хороша, и норовом ласкова… по мне уж, лучше в поле пахать, чем на этакой службе. — Вы не могли бы отдать мне палку? — поинтересовался Евстигней. Дружки его захохотали, засвистели. — Будем считать это первым пробным боем, — сказал Архип Полуэктович, руки на грудях скрестивши. Он на студиозусов взирал ласково, да только от той ласки у меня по хребту мурашки побежали. — Нет, — ответила я Евстигнею и дрын к себе прижала. Не отдам. Он же, понявши, что выглядит преглупо — у девки и дрына не забрать! — в два шага подошел ко мне и в палку вцепился. Рванул на себя… крепко так рванул, будь у меня силы поменьше, выпустила б, да только недаром я в деда пошла. Удержала дрына. И Евстигнея в грудки пихнула, легонечко, как показалось, да только он на ногах не удержался, отлетел, как-то по-хитрому перекувыркнувшися, аккурат, что кошак лядащий, который с крыши сверзся. И вновь на ноги вскочил. Кинулся, уже не просто так, с прискоком, будто бы танцуя. Дружки свистели, хохотали… подбадривали, значится. А он то подходил, то отступал, к дрыну примеряясь, пока мне все это не надоело. Оружия? Глядишь, милостью Божини, и не покалечу царевичева дружка… он сам взвизгнул тоненько и кинулся вдруг в ноги, да только я дрыну поставить успела. Ох и бухнулся он в него головою! Аж в руках у меня гудение случилось… |