Онлайн книга «Внучка берендеева в чародейской академии»
|
Не, ежель сядет возок колесом в тую ямину, то и всякая благолепность с моего въезду выйдет. Смех один получится. Лучше уж неспешне… а что… спереди троица конных. Да каких! Лойко вон, пущай по всем сугробам валяный, но принарядился ноне. Шубейку короткую расстегнул, чтоб видать было кафтан золотой да пояс расшитый, и шаблю, что с поясу свисала. Конь его гордо идет, упряжь каменьями драгоценными посверкивает… и Ильюшка, даром что книжник, а солидно глядится. Арею коня доброго дали. И пущай сам он небогато одет, да все одно видный хлопец. За конными — возок мой о шестерых конях, да кучер поважный… а сзаду еще конных… вот только подумалося, чего мне с ними делать-то? В столицу отправлять? Так, чую, без меня не возвернутся. И значит, на постой ставить надобно, со старостою сговариваться… И возок убирать. Коней… они-то к конюшням боярским привычныя, а ну как занедужуть в сараях обыкновенных? И тех сараев столько не наберется… сена опять же, зерна… ой, чую, введу я родные Барсуки в великое разорение, за которое мне ж платить нужда выйдет, потому как иначе не миновать обид. А обижать людей родных — нехорошо. И мне б о том загодя подумать, а я все о вышиваниях, щитах… дурища ученая… выглянула в окошко, чтоб Ильюшку кликнуть. Он книгочей, головастый, да и с того разу, как ему щита своего намалевала, то ко мне подобрел. Вчера вечерочком ажно присел и выспрашивать стал, мол, как я вижу, ежели в этом щите кое-чего изменить. Усовершенствовать. А я что? Попробовать предложила… Арей же пробовать запретил. Кинул только: — Погодите. Вернемся, и на полигоне уже пробуйте, хоть испробуйтесь. Так вновь не об том… о конях и конниках, которых на довольствие определить надобно… только поздно я одумалася: показались Барсуки. И от родной их картины — стоят хаты, снегом укрытые по самые окна, пыхают дымом из труб, теплом исходят — в грудях защемило. Ажно слеза на глаз навернулась. На левый. А может, соринка просто попала… я ее смахнула. Буде. Еду царицею… а где это видано, чтоб царицы плакали? Не, неможно… — Зослава. — Лойко попридежал жеребца. — Вот скажи… куда ты нас притащила-то? А то он не ведает! — В Барсуки, — с гордостью ответила я. — В Большие… — В большие — это хорошо… в малых, небось, было бы еще хуже… От же ж… не угодишь ему… надо будет сказать, чтоб к боярыне нашей в гости наведался. Она радая будет. Домина у ей здоровущая, места для гостей много… и конников пущай с собой прихватит, для сбережения его, боярское, особы… Мыслю додумать не успела. — Едуть! — заголосил кто-то тоненько, а после с плоту скатился человечек. Пальчиных малой? Или Нисюковых? Главное, спрытный, понесся по улочке, крича: — Едуть! Гости едуть! И глосище-то! Тонкий, да звонкий, кони и те оглохли… а на улицу выходили люди. Первыми-то дети, конечно. Им-то все любопытственно, да так, что с любопытствием этим не справится ни мамкина оплеуха, ни тятькин ремень. Кто в шубе, кто в рубахе, как дома валялся… кто в валенках чужих, преогромных, а кто и босой по снегу к забору летит. Только слышится вдогонку: — Куды ты, ирод! А этот ирод уже по забору карабкается, сядет наверху, что кошак вольный, да глядит круглыми глазищами совиными. Оно ж верно, диво дивное, этакого отродясь не видывали. За детями и взрослые спешат. Лойко же, хитрован этакий, коня на дыбки поднял, свистнул по-разбойничьи, да руку за пазуху сунул. — Ловите, кто смелый! Полетели леденцы сахарные на сугробы искрами разноцветными. Детвора-то и кинулася, небось, трусом никому прослыть не охота… да и леденцы — радость редкая, добре, ежель раз в год мамка с тятькою с ярмарки привезут. Тут же задарма. А Лойко знай хохочет и кидает горсть за горстью на радость детворе… У Мисюковых коня попридержал, глянул на молодшенькую их — ей только третий годок минул — и спросил: — А ты что не спешишь? Мисюкова, которая на чужаков поглазеть вышла, да не одна — с черною курицей, едва ль ее не большей, — глянула на него с укоризною. Дескать, сам дурак, дяденька, коль не разумеешь — а девка-то с малолетства разумницей росла, — и говорит этак серьезно: — Нельзя мне. Маленькая еще. Затопчуть. Лойко ажно смутился. Но ненадолго. Вытащил горсть и велел: — Подставляй подол… только чур с другими малыми поделиться. Мисюкова и кивнула. Она поделится. И все-то у нее по справедливости будет… наши приговаривали, что этакую разумницу только в старостихи и отдавать. А мы остановилися у колодца. И как-то вот разом охватила меня робость небывалая, будто бы и не домой воротилася, а в чужую страну сослали. Как теперь людям-то показаться? И не показаться нельзя. Старшие мелюзгу разогнали по хатам, чтоб, значит, погрелися те… но надолго не удержат, глазом моргнуть не успеешь, вновь повысовывают любопытные носы. К возку спешил староста, да некрасиво спешил, на бегу рубаху в порты заправляя. Почти босой, в тулупе, на рубаху накинутом. — Дядьку Панас! — крикнула я и выскочила навстречу. — Дядьку Панас, это ж я! Он ажно споткнулся. Благо, не упал, а то и вовсе нехорошо б получилось. — Зослава?! — Я… дядьку Панас… я потом всего расскажу… а у меня к вам дело… и гостинцев привезла… и пойдем до хаты, а то замерзнете, после спина зновку болеть начнет… бабка писала, что вы надорвалися. Я ж вам казала, что неможно тяжелое подымать. А вы телегу толкали! — Так села ж, Зослава, в яму клятущую и села! — он глядел на меня сторожко, будто не до конца поверить готовый был, что я — это и вправду я. — Так позвали б кого… — Я и позвал… а потом… — Подмогчи полез. — А то… молодые же ж… бестолковые… пихают, пихают, а ее с накату надобно… значит, возвернулася? — Так… вакации… — А… — Он на возок мизинчиком показал, с опасочкою, будто поджидая, что вылезет из него… кто? Кто-нибудь этакий, боярского роду-племени да гордости немалое, пред которым и спину гнуть надобно, хоть бы и вольным человеком был дядька Панас, как и все иные барсуковцы. — Да… после расскажу… мне бы… людей по хатам, чтоб не померзли. И коней поставить куда… я заплачу. За все заплачу… Дядька Панас задумался. Не то что я боялась отказу — не откажет, он мужик разумный, и лишнего со своих не попросит. А что думает, так о делах. |