Онлайн книга «Сын»
|
Я смолчал. – Помните, как мы сидели вместе у нас на галерее? – Нож соскользнул, но она продолжала чистить манго, не обращая внимания на порез. – Принести пластырь? – Не стоит, благодарю. – И сунула порезанный палец в рот. Я уткнулся взглядом в стол, потом принялся рассматривать комнату, узоры на потолке. Она опустила голову; плечи подрагивали, лица я не мог разглядеть. Что бы я ни сказал, любое мое слово будет понято ложно. И тогда я решил просто прибрать посуду. – Мне, конечно, не следует здесь находиться, – заговорила она. – Все в порядке, – успокоил я. – Для моего брата было не в порядке. – У вас есть еще родственники? – Зятья. Надеюсь, они мертвы, но вообще они из той породы людей, что выживают в любых обстоятельствах. Понятно, как поступил бы на моем месте любой нормальный человек. У нас вечно жила куча старых друзей отца, состарившиеся одинокие пастухи, те, у кого не осталось родственников или не о чем было с ними говорить; десятки стариков доживали свой век в наших бараках, обедали вместе с вакерос или с нами, в зависимости от степени близости к отцу. Но тут другой случай. Или должен быть другой. – Я живу один, – сказал я. – У отца свой домик выше по склону. Жена от меня ушла, сыновья на фронте. – Это угроза? – Напротив. – Я представляла, как ты пристрелишь меня, – тихо произнесла она. – Думаю, ты все еще на это способен. Сочувствие вмиг улетучилось. Я остервенело тер уже чистую тарелку. – Тогда зачем ты пришла? Тишина. – Можешь переночевать здесь. Наверху полно свободных комнат, по лестнице налево, выбирай любую. Пожав плечами, она впилась в манго, сок потек по ободранному подбородку. Сейчас она походила на нищенку из Нуэво-Ларедо, окончательно опустившуюся, но пышущую гневом. Я вновь понадеялся, что она откажется, оставит меня в покое, что пищи в доме врага будет достаточно. – Отлично, – сказала она. – Я останусь на ночь. 23 июня 1917 года Спальня показалась недостаточно безопасным местом, и я устроился в кабинете, заперев дверь на ключ. Зарядил пистолет, разрядил, опять зарядил. Слышал ее шаги в коридоре, хотя понимал, что ковры слишком толстые и мне просто мерещится. Около полуночи я все-таки разрядил пистолет. Да, я ничем не отличаюсь от прочих, во мне бушуют такие же темные инстинкты. Я не боюсь ее физически. Все гораздо хуже. Задремал я с первыми проблесками рассвета. Взошло солнце; я перевернулся на другой бок и опять уснул. Издалека донесся звук, которого я давным-давно не слышал; осознав, что это значит, я мгновенно подскочил и оделся. Консуэла стояла на пороге гостиной, наблюдая за кем-то. Завидев меня, она тут же ускользнула, как будто я застал ее за чем-то недостойным. Мария играла на рояле. Она, должно быть, расслышала мои шаги, потому что резко выпрямилась и чуть сбилась, но играть не прекратила. Волосы она распустила, обнажив шею; я запросто мог пересчитать позвонки. Не знаю, что она играла. Что-то старинное. Немецкое или русское. Я встал в нескольких шагах позади; она продолжала играть, не оборачиваясь. И я ушел в кухню. – Мне готовить для нее завтрак? – Консуэла сверлила меня взглядом. Я кивнул. – Кофе есть? – В кофеварке. Frio [104] . Я все равно налил чашку. Консуэла принялась нарезать нопаль [105] и заталкивать его в сэндвичи. – Ваш отец в курсе? – Скоро будет. – Я должна относиться к ней как к гостье или… – Именно так. Не знаю, насколько хорошо она знала Гарсия. Но в любом случае Гарсия были богатыми, а Консуэла – служанка. Солнце уже давно встало, теплый воздух сквозь открытые окна заливал дом. Я на четыре часа опаздывал на работу. Я достал из ледника несколько кусков кабрито, завернул в салфетку вместе с тортильей. – Давайте разогрею, – предложила Консуэла. – Я лучше пойду. Увидимся за ужином. – Мне присматривать за ней? – Нет. Просто подавай ей все, что попросит. Вернулся я затемно, когда Консуэла уже должна была уйти. В кухне вкусно пахло, но посуда вымыта и убрана. Мария сидела за столом и читала. «Виргинец» Уистера. – Тебе нравится? – спросил она. – Неплохо. – Сильный белый человек оказывается в диком краю и самоутверждается. Правда, ничего подобного не было. Мы помолчали, сказать было нечего. Наконец я не выдержал: – В то утро все произошло слишком быстро. Она вновь раскрыла книгу. – Думаю, нам лучше поговорить об этом. – Для тебя, конечно, лучше. Ты же хочешь, чтобы тебя простили. Ночной ветерок освежал комнаты. Где-то во тьме ухала сова, а издалека доносился грохот отцовской буровой. – Утром я уйду. Прости, что вообще появилась здесь. Мне сразу стало легче. – Отлично, – сказал я. Пролежал без сна несколько часов. Накликал беду, катаклизм, какого и вообразить не мог; все ломит, как у старика перед дождем. Хочу одного: чтобы она исчезла… сама мысль об этом помогает успокоиться. Все благородные устремления растворились без следа; когда нужна, доброта – субстанция столь же редкая, как маточное молочко. Кажется, что в любой момент дверь вышибут sediciosos, выволокут меня во двор и поставят к ближайшей стенке… Но я вовсе не этого боюсь. Я помню Педро, помню, как сидел с ним на террасе. Ана принесла чай, Педро начал пить, но вдруг чай потек на рубашку, на колени. Оказывается, под подбородком у него дыра, которую я сразу не заметил. Следующая картина: я стою рядом с отцом и Финеасом, с одной стороны расстилаются ярко-зеленые пастбища, пахнет акацией, деревья вокруг усеяны золотистыми цветами. Прямо перед нами старый вяз… человек на лошади, на шее у него петля, все ждут от меня чего-то; это очень простое действие, но я не могу на него решиться. Наконец Финеас шлепает лошадь по крупу, человек соскальзывает, дергается, извивается, ноги ищут опору… Унижение от собственной слабости, зависть к Финеасу. И все равно я знал, что никогда не смог бы этого сделать, сколько бы попыток мне ни давали. Они старались закалить мой дух; все напрасно. Я открыл глаза. Холодно. Ветер гуляет по дому, два или три часа ночи, поскрипывают ветряки, тявкают койоты. Вспомнил, как мечется кругами загнанный олень, подошел к окну, луна освещала наши земли миль на десять в округе. Все, что видно глазу, принадлежит нам. |