Онлайн книга «Духовная прародина славян»
Данный пример подводит нас к более общему явлению, когда растение ассоциируется с человеком не только в случае его рождения, но и смерти. На Руси часто связывали зелень и с умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла» [282] . Одним Восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с “того света” души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев… По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень… Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра) в народных названиях травянистых растений» [283] . С другой стороны, л у западных славян слово zelonka означает одновременно «свежую зелень» и «олицетворение смерти или кладбища» [284] . Интересно отметить, что на традиционных словацких деревянных крестах (рис. 6) мы видим не только изображения небесных светил, но и растений. Отразившийся на них религиозный синкретизм наглядно показывает, куда, по мнению «двоеверно живущих» словаков, отправилась душа умершего. Представление о связи человеческой смерти с растительностью отразилось и на лингвистическом уровне: с русск. диал. бужать — «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание» может быть соотнесен праславянский корень buzъ (русск. диал. буз — «кустарник, бузина красная», макед. диал. бус — «куст, кустарник», с.-х. bus — «куст, кустарник») [285] . Приведенные русские диалектизмы подтверждают, что аналогичная семантическая связь растительности и смерти присутствовала и у восточных славян. Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «Где ты будешь зацветать — в садочке или в лесочке?» [286] Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли ты выцветешь?» 
Рис. 6. Словацкие деревянные кресты Установленный выше мотив возникновения человеческого рода из земной растительности, в которую он возвращается после смерти, заставляет нас внимательно рассмотреть наиболее распространенный в восточнославянской традиции сюжет, где растения и человек оказываются тесно связанными. Это предание о любви брата и сестры, обычно именуемых в фольклоре Иваном и Марьей, многократно описанное в приуроченных ко дню летнего солнцестояния песнях: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так, в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать, — Стала дiвка постiль слать, Постiль стеле, хлыстае, A вiн ei пытае: “A звiткi мiщанка?” “По имени Карпянка”. “A звiткi мiщанин?” “По имени Карпов сын”. “Бодай, попы пропали: Сестру з братом звiнчали!” “Ходим, сестра, в монастырь, Нехай нам Бог простит!” “Монастырь каже: не прiйму, А Бог каже: не прощу!” “Ходим, сестра, в темный лiс — Нехай же нас звiрь пoiст”… “А лiс каже: не прiйму! А звiрь каже, выжену!” “Ходим, сестра, в море, Потопимся обое!” “А море каже: не прiйму! А рыба каже: «выкину!» “Ходим, сестра, горою Разсiемсь по полю. Разсiемось по полю Шелковою травою. Будут люди зiлье рвати Сестру з братом споминати. Я зацвiту жовтый цвет, Ты зацветешь синiй цвет. Буде слава на весь свiт”. Таково происхождение цветка “Иван-да-Марья”» [288] . В белорусском фольклоре присутствует более древний вариант сюжета, где уже отсутствует указание на сам обряд церковного венчания, о котором говорится в первом варианте: Коля речки, коля речки Пасьцила дзеука овечки, Ды пасучи заснула. Ехау молойчик — ня чула. «Уставай, дзеука, досиць спаць, Ды садзися на коня, Кладзи ножки у стрымяна». Едуць поле — другое, На трецьцее узъежджаюць, Пытаетца Ясянька: «Скуль ты родом, Касенька?» — Я й родом Кракоуна, А назвиска Войтоувна. «Скуль ты родом, Ясянька?» — Во я родом Кракович, А назвиска — Войтович. Яше мяне Бог сцярог, Што з сястрою спаць ня лег. Пойдзям, сястра, у поля, Разсеимся обоя: 3 мяне будзиць жоуты цвет, С цябе будзиць сини цвет; Будуць дзеуки краски рваць И брата с сястрою поминаць: «Гэта тая травица, Што брацейка с сястрицай» [289] . Миф о превратившихся в растения людях, глубоко укорененный в русской традиции, в очередной раз всплыл в общественном сознании в страшные времена монголо-татарского ига. Согласно легенде «Откуда гречиха» одну русскую девушку захватчики увели в полон и, хоть ее силой взял в жены татарин, она, сохранив и в неволе верность православию, продолжала молиться и раздавать милостыню нищим. «Умерла та девка, и похоронили ее не по нашему обряду христианскому, а по ихнему обычаю поганому, татарскому. Только силен Бог. Схоронили девушку, на полянку насыпали землицы, а на той землице и выросла та девушка праведная. […] Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ее: пошла по ее могилочке гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходит там сколько время, пришла опять нищая братия к тому дому, где жила полоненная девица… Спросили, где могилка, пошли на могилку, да как глянули: ажно та душа на могилке гречишкой выросла! А гречишки до той поры и на свете не было. […] Смотрят: цвет от гречишки чистый да белый: ровно как душа ее была перед Богом чистая да белая! Взяла нищая братия ту гречишку и понесла на свою на Россеюшку. Оттого и пошла по земле гречишка у нас» [290] . Об общеславянских истоках данного мифа свидетельствуют как болгарская песня «Лоза и плющ», где девушка и юноша, зарытые в землю за свою любовь собственными родителями, превращаются соответственно в лозу и плющ, соединившись и после смерти, так и аналогичная песня боснийских славян-мусульман «Омер и Мейрима», где юноша после смерти превращается в дуб, а девушка — в сосну. |