Книга Французская защита, страница 35 – Анатолий Арамисов

Увиденная им картина заслуживала пристального внимания телевизионщиков из «Хроники происшествий».

Огромный джип цвета мокрый асфальт буквально смял левый борт и багажник машины гостей с Кавказа.

Жигули напоминали теперь металлическую гармонь, которой нет уже смысла распрямляться для дальнейших путешествий.

Дети гор, увлекшись своими советами и замечаниями в адрес девушек, вывернули влево, объезжая припаркованный автобус и не заметили мчащийся по улице внедорожник Но это было еще полбеды.

Из дверей джипа, не спеша, вылезли три темно-малиновых костюма.

Их вид не сулил гостям столицы ничего хорошего.

И точно — спустя двадцать секунд возмущенно-гортанные крики кавказцев сменились на новые звуки.

Похожие Одинцов слышал в детстве, когда был у бабушки в деревне. Их сосед, тракторист-великан дядя Боря резал таким же большим ножом упитанного хряка по имени Васька.

Виктор позвонил в третий раз, и за массивной металлической дверью наконец-то зашевелились.

Круглое окошечко дверного глазка потемнело: хозяева изучали обстановку на лестничной площадке.

— Это я, Виктор! Открывайте, Элеонора Владимировна! — громко произнес Одинцов.

Он не любил тещу, которая при всяком удобном случае прозрачными намеками пыталась уколоть мужа своей дочери.

Она насаждала тот же матриархат в семье Одинцова, что царил у неё дома. Супруг Элеоноры, невысокий лысоватый бухгалтер был типичным подкаблучником, давно смирившись с этой ролью.

Лизина мама работала администратором одного из столичных театров и считала себя вхожей в богемный круг известных актеров.

За дверью щелкнул замок, и она приоткрылась. В образовавшейся щелке, перетянутой стальной цепочкой, доминировали ярко накрашенные губы.

Словно не узнавая зятя, женщина еще секунд десять смотрела перед собой; наконец она медленно открыла дверь и, повернувшись, пошла внутрь квартиры.

Виктор вошел, снял обувь и посмотрел на себя в большое зеркало в прихожей.

«Так. Только спокойнее. Без эмоций… Девочка моя!»

— Паааа-па-ааа!! — громкий крик Наташи, наверное, слышал весь дом. Девчонка, стремглав пронесшись по коридору, повисла на шее отца.

Родное тельце, знакомый запах волос.

У Одинцова забилось сердце. Дочка прижалась лицом к его груди, и, казалось, слушала эти удары.

Наконец, Виктор осторожно опустил девочку на пол и, присев, заглянул ей в глаза:

— Ну, как ты тут без меня?

— Почему тебя так долго не было? — обиженно надув пухлые губки, вопросом на вопрос ответила дочка.

— Так получилось, Наташенька, я хотел раньше приехать, да не смог.

— Ты сидел в тюрьме? — без обиняков спросил ребенок.

Одинцов бросил быстрый взгляд над головой девочки.

Элеонора Владимировна, поджав накрашенные губы, наблюдала за внучкой и зятем. Из-за ее спины выглядывал тесть.

— Здравствуйте, Семен Павлович!

— Здравствуйте, Виктор — тихо произнес родственник, — с возвращением…

— Спасибо — Одинцов выпрямился, протянул руку к небольшому пакету.

— Вот, для вас подарки из Парижа.

Виктор чувствовал себя неловко. Вопрос Наташи как бы вернул его к реальной действительности, заставил посмотреть на себя глазами своих родственников.

Да, он уехал за границу заработать деньги, а вместо этого сел в тюрьму, заставив всех переживать за него.

— Благодарствуем! — в каждой букве брошенного тещей слова было столько яда, что, вероятно, хватило бы для изготовления целой партии целебных лекарств.

— А мне подарок? — глаза девочки расширились от удивления и обиды.

— Твои подарки я оставил дома. Сейчас мы пойдем туда, и ты их получишь.

— Ура! — Наташа запрыгала на одной ноге. — А что ты мне купил?

— Много чего. Там увидишь…

— Ну что, папа, ну что? — затеребила рукав дочка. — Скажи, пожалуйста! Извечное любопытное женское нетерпение. Оно начинается с момента, когда прекрасный пол начинает членораздельно разговаривать и заканчивается лишь с прекращением этой функции организма.

— Игрушки, одежда, придем, и все получишь!

— Ура! Как здорово! — Наташа заглянула отцу в глаза и снова посерьезнела:

— А ты похудел, папочка. В тюрьме плохо кормили тебя?

— Кто тебе сказал, что я был в тюрьме?

— Бабушка. И мама тоже говорила. А мы большой диван купили, знаешь?

— Да, видел.

— А что, теперь мы будем жить все вместе?

— Как все вместе? — не понял Виктор.

— Ну, вместе с дядей Гогой. Это он притащил нам красивый диван и стал жить в нашей квартире.

Виктор почувствовал, как кровь отхлынула от его лица.

— Папочка, ты чего? — пятилетняя дочь снова дернула за рукав. — Ты обиделся, да?

Элеонора Владимировна смотрела куда-то вбок. Подкаблучник бочком засеменил в другую комнату.

— Наташа, попроси бабушку собрать твои вещи, — Одинцов не узнавал своего голоса.

— Да! Бабуля! Где мои платья и ботинки? Мы уходим с папочкой! — девочка забегала по комнатам, выискивая свою одежду.

Дома все обошлось без эксцессов.

Виктор по дороге от Пролетарской до Таганки решил: никаких разборок сегодня. Пусть дочь порадуется в полной мере его возвращению и подаркам.

Наташа радостно вскрикивала, когда отец вынимал одну вещь за другой из своей сумки.

Она мерила обновки, вертелась перед зеркалом, — впервые в жизни в ней проснулась маленькая женщина.

Лиза холодно наблюдала за происходящим.

Виктор несколько раз встречался с нею взглядом. В глазах жены он не видел ничего, кроме равнодушного любопытства: «Узнал уже или еще нет?»

Спать легли порознь.

Одинцов явственно ощущал новое чувство, возникшее к жене за последние несколько часов. Он как-то по особенному ярко представил соседа Гогу, лежащего на его супруге с вожделенным выражением на смугловато-сладком лице.

Виктору казалось, нет, даже не казалось, а он был уверен в этом: новые запахи на кухне и в квартире шли от соседа, с которым он не раз сидел за одним столом, отмечая какой-нибудь праздник Именно его приторный аромат: смесь дешевой туалетной воды с запахом сигаретного дыма он почувствовал, когда переступил порог своего жилья после четырехмесячного отсутствия.

Лиза едва заметно хмыкнула, когда Виктор забрал свою подушку с дивана и бросил ее на узкую кровать в соседней комнате.

«Знает»…