Онлайн книга «Повелитель монгольского ветра»
|
Мухи, мухи, оказывается, живы и, чуть шевеля крылышками, ползают по ломаным кускам серого сахара и кистям винограда, и шкуркам инжира, и кроваво-красным зернышкам граната – отдыхай, ешь, пей и чуть лови краем уха, уголком задремавшего сознания все струящуюся мелодию из динамика без начала, без конца. – Потому что их нет. Есть только середина… – прервал паузу Мясник: – А только знаешь че, Бек-хан… У них власть, сила, че ты кобенисся? Иди к ним со своими пацанами, и опять все будет чики-чики… – Я, Мясо, в жизни жопу никому не лизал. – Бек-хан поднял темные глаза. – Да и сам знаешь – на нас на всех дела да побеги висят, на каждого, считай, по червонцу отломится, значит, они и будут меня всю дорогу на этом крючке держать… – Ну не знаю, не знаю, не знаю… Я-то что могу поделать, сам посуди? Бек-хан долго сидит, глядя, как мухи исследуют осетрину, потом встает: – Ладно. Пока. Когда он уже подходил к дверям, его окликнул Ферт: – Эй, Хан! Сыграть напоследок не хотишь? – Бек-хан повернулся и, посмотрев на ухмыляющуюся рожу окликнувшего, на кучу долларов между тарелок, на колоды нераспечатанных карт, ответил: – Ну если напоследок… – Шурочка, Шурочка, подай-ка холодненькой! – засуетился Вареный, и крутобокая официантка, улыбаясь, поставила на стол бутылку из морозилки. – Что играешь? – спросил Ферт, жадно покосившись на «котлету» баксов, что Бек-хан, достав из кармана, положил перед собой. Тот отсчитал часть и кинул на круг: – Штука. Ферт достал свою и сдал, с треском распечатав колоду и тщательно перетасовав. Бек-хан сидел вроде бы безучастный. – Девятнадцать, – открыл он свои карты. – Твоя взяла, – с сожалением процедил Ферт. – Играешь? – На обе, – ответил Хан. И вдруг быстрым, как у змеи, движением он схватил Ферта за руку: – Ты что, падло, делаешь?! В зажатой руке Ферта предательски торчал туз пик. – Ты че, ты че, Ханчик? Да я шутю, шутю, – заюлил Ферт. – Ну, хочешь, ты сдавай… Бек-хан перетасовал колоду. – Двадцать! – радостно заржал Ферт. – Двадцать, Ханчик! – И у меня, – ровно ответил тот. – Мои бабки, шанс банкомета… Взяв деньги, он запихнул их в карман и направился к выходу: – Ладно, пацаны, бывайте… А у меня дела. – Эй, Хан, так не по-нашенски! – заголосили за столом. – Пока бабки есть, игру не прерывают… Бек-хан оглянулся. – А вы со мной, пацаны, по нашим законам поступаете? – спросил он. Все замолчали. Хан покосился на деньги, что еще оставались на столе, и спросил: – Сколько там? – Пятерка, Ханчик, еще пятерка есть, – заюлил Ферт. – Ладно. На все. Сдаю я. – Бек-хан вернулся за стол. В мертвой тишине, которую не решались нарушить даже мухи, карты ложились на стол с тихим плеском, как мелкий прибой. – Очко. – Хан кинул карты на стол и протянул руку. – Плати… Ошеломленный Ферт собрал деньги со своих матерящихся товарищей и протянул Бек-хану: – На… Бек-хан хотел встать, но тут к нему прижалась Шурочка: – Ханчик, миленький, что ты все мимо да мимо? Зашел бы как-нито… – зажурчала она, – чай, раньше дорогу не забывал… Вареный, повинуясь взгляду Мясника, налил Хану из другой бутылки и сказал: – Ладно, Хан, фарт твой. Ну, удачи тебе! – Пить не хочу, – ответил Бек. – Да ты че, Хан?! – вскипел Вареный. – Мало того что нам и расплатиться нечем, ты еще нами и гребуешь?! Бек-хан кинул на стол стодолларовую бумажку и, помедлив, выпил, чокнувшись со всеми. Затем он попытался встать, но вдруг, побледнев, рухнул без чувств. Перепуганные мухи снялись с тарелок и бросились врассыпную. 29 ноября 1920 года, Коренная Монголия, расположение Азиатской дивизии генерал-лейтенанта Унгерна – Извольте смотреть мне в глаза, – не произнес, а прошипел барон Унгерн. Перед ним стоял потный полковник-интендант, начальник тыла дивизии. Тот поднял глазки на барона и тут же опустил их. – Ты что, сукин сын? – звенящим от крайнего волнения голосом вопрошал барон. – Ты коням, коням вот эту труху скормить хочешь?! – И он сунул к лицу интенданта клок пожухлой травы, перепревшей, полугнилой. – А, сукин ты кот?! Правой рукой барон взметнул вверх свой знаменитый ташур – камышовую палку в полтора аршина длиной и в два дюйма толщиной, но полковник повалился ему в ноги и заголосил: – Помилуйте, ваше высокопревосходительство! У меня детки, детки… Барон сморщился от гадливости и отвернулся, не ударив. Предательская судорога сжала ему сердце… детки… О боги, боги мои! Почему, почему вы награждаете детьми этих воров и прохиндеев и не жалуете меня? Кто, кто же, наконец, пожалеет меня и где ты, моя кюрюльтю?! Полковник всхлипывал на полу. – Извольте выйти вон, – ровно произнес генерал и первым покинул юрту. Подхватившийся полковник засеменил за ним. Казаки, толпившиеся вокруг, подтянулись при виде командира, замолчала гармошка. Барон отвязал меру сена от морды ближайшей лошади и приказал полковнику Сипайлову, его штатному палачу: – На! Привяжи интенданту да смотри, чтобы все сжевал… Под хохот и свист казаков несчастного интенданта уволокли. – Все на сегодня? – спросил Сипайлова Унгерн. – Никак нет-с… – тихо ответил тот. – Еще вот-с… Прапорщик Чернов… – Что за ним? Тишина спустилась вокруг, казаки придвинулись ближе и вытолкнули на круг рослого и красивого офицера со связанными за спиной руками. Один погон у него был сорван, другой висел косо. – Убийство трех казаков с целью наживы, – тихо произнес Сипайлов. В мертвой, ледяной тишине барон почувствовал, что бешенство кружит ему голову и что он вот-вот потеряет сознание то ли от прилива крови к голове, то ли от отлива. – Это правда? – еле разжимая зубы, спросил он прапорщика. Тот только криво усмехнулся и отвернулся. – Сжечь… Живым… – вытолкнул звук барон. Офицера схватили и поволокли на берег Онона, а барон, зайдя в юрту, без сил рухнул на ковры. «Господи, – билась в его голове отчаянная мысль, – Господи! Я не могу… Я – не карающая Твоя десница, я – человек, я хочу любви и добра, понимаешь?! Добра… Зачем Ты избрал меня, ведь одно дело ходить в разведку в одиночку и иное быть одному и иметь меру в руке… Ты слышишь, Господи?!» |