Книга Последний властитель Крыма, страница 54 – Игорь Воеводин

Один только умирал беспокойно. И это было так страшно, что больные начали кричать. Пришли санитары и вынесли умирающего в амбар с гробами, кинув в крайний.

Там он и затих.

…Ряды смертного барака все редеют. Душкин еще жив. Серебряный медленно просыпается. Умер его сосед справа. В последний миг жизни он раскинулся, разбросал руки крестом и так и остался лежать с открытыми глазами. Холодная окоченевшая рука лежала на спине все опять проспавшего Серебряного.

Санитары сложили руки умершему на животе, связали их шнурком от его же ботинок, и вынесли.

– Когда же, Господи?! – думает Серебряный.

– Пить! – молча молит Душкин, и Сергей Серебряный отправляется в вылазку за водой.

Пых! – прицелился ему в спину ангел в кожанке, вытянув палец, как дуло, и идиотски захохотал.

30 ноября 1920 года, Москва, Кремль

…Где-то далеко за стенами пели и стрекотали телеграфные аппараты, стукали и звякали телефоны, но здесь, в просторном кабинете, обшитом до середины стен мореным дубом, с мягкими, глушащими шаги ковровыми дорожками, застланными посередине полотняными половиками, было тихо и тепло.

Только звякала и звякала о стенки стакана серебряная ложечка в длинных и узловатых пальцах человека в защитном френче, сидевшего за столом для заседаний, примыкавшем к письменному столу хозяина с портретом бомбиста Степана Халтурина над ним. Он изучал кипу только что поступивших и уже расшифрованных телеграмм «с мест».

– Нет, батенька, это форменное безобразие! – оторвался он от чтения, и ложечка замерла в пальцах его собеседника.

– Эт-то черт знает что такое! – распалялся хозяин кабинета. – Вы только посмотрите, Феликс Эдмундович!

Дзержинский поймал кинутую ему бумажку. Телеграмма была из Крыма, от Розы Землячки. Она спрашивала, что делать с двенадцатью пленными французами, отбитыми у «зеленых» в горах. Те были больны, истощены, раздеты и разуты.

– Действительно, – пробормотал председатель ВЧК, не понимая, как ему держаться.

– Обмундирование плюс пища! – едва не перешел на визг человек за письменным столом. – Да-c! Обмундирование, пища плюс уход! И связаться с Красным Крестом, пусть передадут в Париж!

Буря утихла так же внезапно, как и началась. Уже уходя, Дзержинский кашлянул в кулак.

– Ну, что там еще? – недовольно спросил хозяин кабинета, не поднимая лобастой плешивой головы.

– Да тут… приписка от Бела Куна, Владимир Ильич, – буднично уронил уходящий. – Спрашивает, что делать с врангелевскими офицерами – их зарегистрировалось около пятидесяти тысяч.

Ленин поднял голову и в упор взглянул на Дзержинского. Ненависть и безумие полыхнули в глазах Ильича, полыхнули и потухли. Зловещую улыбку на лице сменила всегдашняя доброжелательность.

– Пятьдесят тысяч только офицеров? – приятно изумился он. – Скажите на милость!

Он помолчал. Дзержинский ждал, взявшись за позолоченную ручку дубовых дверей.

– Приемная Ильича, – негромко ответил в трубку секретарь за стеной. Звуки и шаги глушились в толстых ворсистых коврах, и только где-то стрекотали и ныли телеграфные аппараты.

– Расстрелять, – уронил Ленин. – Всех до одного, – добавил он, не сводя глаз с замешкавшегося председателя ВЧК.

– И передайте товарищам в Крыму, – услыхал, выходя, тот, – чтобы мелко-бытовые вопросы решали сами, не отвлекая ЦИК!

Дверь затворилась. Дзержинский прошел через приемную и вышел в коридор. Здесь было шумнее. Повсюду сновали люди, слышалась трескотня «ундервудов», пробегали озабоченные пишбарышни, переговаривались на ходу штатские и военные. Клубы дыма влетали в коридор с лестниц, где толпились посетители.

Дзержинский шел по грязным полотняным половикам, глядя прямо перед собой и не отвечая на многочисленные поклоны, приветствия и пожелания доброго здравия. Шаги заглушала толстая и ворсистая ковровая дорожка. Сумасшедшая мысль прожигала мозг Железного Феликса. «А что, – думал он, – если Ильич из-за своего прогрессирующего сифилиса просто перепутал? Что, если потом окажется, что расстрелять французов, а накормить и обмундировать – русских?!»

Ответственность брать на себя Феликсу Эдмундовичу не хотелось. Вторично заходить к Ленину – тоже.

– Вот что, – негромко проговорил он семенящей за ним пиш-барышне. – Телеграфируйте Землячке и Куну, чтобы ликвидировали врангелевцев частями, понемногу, а не всем скопом – масштабные акции такого порядка для нас сейчас нежелательны…

3 марта 1921 года, Константинополь, Турция

Из текста обращения восставших в Кронштадте:

«Мы, матросы, красноармейцы и рабочие, восстали против коммунистов, которые в течение трех лет льют невинную кровь рабочих и крестьян. Мы решили умереть или победить. Но мы знаем, что вы этого не допустите. Мы знаем, что вы придете на помощь довольствием, медикаментами, а главным образом – военной мощью. Главным образом мы обращаемся к русским людям, которые оказались на чужой земле, мы знаем, что они придут к нам на помощь».

Генералы Антон Туркул и Владимир Манштейн сидели в кафе «Чары Востока» за столиком у самой воды. Ночь навалилась лиловой тучей на Константинополь, пропал великий город, словно и не было его совсем. По черной воде Босфора плыли разноцветные огни кабаков и набережных, огромный, сумасшедший город омывал свои ладони и подошвы после бесконечного дня.

В кафе под звук зурны проворно двигалась армянка, восьмой раз за вечер исполнявшая танец живота. Воздух, в котором уже явственно чувствовалась прохлада, был наполнен запахами духов, бензина, жареного мяса и роз.

Генералы Туркул и Манштейн пили арак. Мутная водка плохо шла, мясо не лезло в горло. Сегодня деньги были. Сегодня генерал Манштейн продал жирному греку-ювелиру фамильный перстень с алмазом и рубинами. Грек дал столько, сколько стоит золотой лом: камни, дескать, подозрительны и потому ничего не стоят.

– А все-таки, Володька, зря ты меня остановил, когда я хотел этому потному хаму в лоб закатать! – горячился Туркул.

– Ну и ночевали бы в полиции, да еще бы все деньги отобрали, – мрачно отвечал Манштейн.

Одному было 28 лет, другому 25. Пыльные с прорехами мундиры, рваные сапоги – это был своеобразный константинопольский шик, знак доблести и чести. Русский в приличном костюме – значило спекулянт, появиться в таком виде среди бывших товарищей по оружию было немыслимо. Да и откуда быть деньгам у окопника? А тыловые уже перебрались в Париж.

Генералы Туркул и Манштейн, «псы-дроздовцы», как писали о них в Советской России, пили арак молча. Говорить было не о чем.

Пустой левый рукав френча Манштейна был засунут за ремень. Зурна цепляла душу маленькими крючочками и все тащила и тащила, тащила и тащила, и все не могла вытащить ее наружу до конца.

Соседние столики были свободны. Здесь хорошо знали нрав обоих дроздовцев: сам воздух вокруг них казался заминированным. Но сегодня хозяин не мог отказаться их обслуживать. Сегодня у них были деньги…