Онлайн книга «Боги и люди»
|
ГРИГОРЬЕВ. (вздрогнул). Зачем же так, Михаил Сергеевич? ЛУНИН (глядя острым, волчьим взглядом). А я теперь этак всех встречаю, поручик. Эти слова у меня вроде присказки. Да и как иначе назвать мою обитель? На днях ревизия у нас была: сенатор приехал… ГРИГОРЬЕВ. (торопливо). Я не знаю… Я в отъезде… ЛУНИН. Да ничего такого не произошло… не бойтесь… Просто знакомец мой прежний, сенатор, эту ревизию проводил… я его мальчишкой знал по корпусу… Стариком он стал, совсем стариком… Ко мне в камеру заглянул, а на физиономии – участие, мы ведь с ним с глазу на глаз. Рад, говорит, вас видеть, Лунин. А я ему и брякни: «И я вас приветствую в своем гробу». Он так и задрожал. Старики – они про гроб не любят… А вы ведь совсем молоденький… (С маниакальной подозрительностью.) Отчего же вы так испугались – «про гроб»? ГРИГОРЬЕВ. (торопливо). Я и не испугался, Михаил Сергеевич. Отчего же мне пугаться… не пойму вас, право. (Стараясь строго.) А вот чей портретец вы на стенку повесили – принужден я спросить. ЛУНИН. И это – знакомец… Жизнь была долгая, Григорьев, и знакомцев в ней: сенаторы, воры, министры, убийцы, фальшивомонетчики, государи… ГРИГОРЬЕВ. А это, если не ошибаюсь, государственный преступник Муравьев-Апостол у вас висит? ЛУНИН (смешок). У нас висит… Ну вот, сами знаете, а чего спрашиваете? ГРИГОРЬЕВ. Эх, сударь, все вы гусей дразните. ЛУНИН. Кого дразню? ГРИГОРЬЕВ. Гусей… Ну зачем же вы государственного преступника и повесили? ЛУНИН. Это вы его повесили, любезнейший! А я его не вешал. (Смешок) Фраза? Последние слова он произносит смеясь, туда – в темноту, в толпу мундиров. Я ведь шутник, господа… И ЛУНИН захохотал еще пуще. ГРИГОРЬЕВ. (совсем серьезно). Не время шутить, Михаил Сергеевич, поверьте. ЛУНИН (повернулся и долго глядел на поручика своим волчьим взглядом, наконец произнес тихо-тихо). Шабаш? Молчание. Когда? ГРИГОРЬЕВ. Исполнить надлежит сегодня после полуночи. ЛУНИН. Пуля? ГРИГОРЬЕВ. Совсем иначе, Михаил Сергеевич. Решено, чтобы никакого вам посрамления не было, дескать, так и так: от апоплексического удара скончались… Молчание. Смешок. ЛУНИН. Значит, удавите… Тебе предписано? ГРИГОРЬЕВ. (только вздохнул). Так что должен я обыск произвести в камере… чтобы никакого противозаконного оружия… (Помолчав.) Михаил Сергеевич, вы ж понимаете, дело совсем тайное… а я такое на себя беру – вас предупреждаю. Но ведь милосердие должно быть. ЛУНИН. Что должно быть? ГРИГОРЬЕВ. (твердо). Милосердие. Смешок ЛУНИНА, как кашель. Нет, не одно лишь милосердие, конечно, а обоюдная польза тоже. (Медленно.) Если дадите честное слово подпустить к себе… исполнителей… я ничего обыскивать не стану… Можете сделать в полнейшем одиночестве необходимые приготовления… и помолиться… или написать чего… естественно, без упоминания о… (Замолчал.) ЛУНИН. А как обману? ГРИГОРЬЕВ. Что вы, Михаил Сергеевич. Уж если вы свое слово скажете… Да и для вас выгоднее – боли никакой. Я двух человек возьму, они опытные, сноровистые, Родионов и Баранов. У них, почитай, человек по десять на совести… Только пальцы на горло возложат, и не почувствуете. (Тихо.) Если сопротивляться, конечно, не станете… ЛУНИН. Боишься? ГРИГОРЬЕВ. А как же вас не бояться… Вас все боятся, Михаил Сергеевич. Одной рукой девять пуд выжимаете, а если еще пистолетик куда припрячете. Удушить-то вас все равно удушим… но крови-то, крови… А зачем? Я все вам как на исповеди выкладываю, чтобы вы помыслы мои знали: вы – нам, а уж мы вам послужим… Все ваши пожелания да распоряжения передам сестрице вашей и еще кому. ЛУНИН. Когда удавить думаешь? ГРИГОРЬЕВ. В три после полуночи… уж позже никак нельзя. К трем всех заключенных из тюремного замка выведем… вроде на поверку… ЛУНИН. На случай, если слова не сдержу? ГРИГОРЬЕВ. Я того не говорил, только к трем выведем всех! Всех! Из замка! Долгое молчание. ЛУНИН. Но условие будет. (Смешок) Насчет шеи моей мы, можно считать, договорились – условие будет насчет глаз моих… Ты знаешь, я католичество принял, чтобы в одной вере с вами не состоять. Оттого, согласись, увидеть последним смертным взглядом ваши рожи… ГРИГОРЬЕВ. Не понимаю вас, Михаил Сергеевич. ЛУНИН. Священник католический, который к полякам каждый день в тюрьму приезжает, – он и сегодня приехал? ГРИГОРЬЕВ. Точно так. ЛУНИН. Так вот. В час смертный я хочу увидеть его лицо, чтобы он мне глаза закрыл. ГРИГОРЬЕВ. Шутить изволите? ЛУНИН. Послушайте, мальчик, я редко шучу. (Он холодно и страшно посмотрел.) Священник закроет мне глаза. Только тогда вы шею мою получите. Если не так, Григорьев, добирайтесь до нее сами. И уж двух как минимум я с собой заберу при лучшем для вас исходе. ГРИГОРЬЕВ. Но как же это можно? Дело ведь тайное… Я присягу дал… ЛУНИН. А я уже все продумал… Священника… ты в ту камеру поместишь… со мной рядом… ну, где ты Марфу держишь… (Смешок.) А как душить меня начнете… криком его и разбудим. ГРИГОРЬЕВ. Да крикнуть-то вы не успеете… ЛУНИН. А я кричать и не собираюсь. ГРИГОРЬЕВ. А кто же кричать будет? ЛУНИН. А ты… как они душить меня начнут… убийцы-то… так ты сам закричишь. А они тебя поддержат. Сами душить будете и сами кричать! А когда священник прибежит на крик – вы ему: «Так и эдак, все по высочайшему повелению сделано, а твое собачье дело – глаза усопшему закрыть и тайну соблюсти». Учти: клятву с тебя возьму, и самую страшную, что все так выполнишь… Ты верующий… ГРИГОРЬЕВ. (мрачно). Истинно верующий. ЛУНИН. А иначе времени не теряй, уходи! (Грубо.) Ну, согласен, что ль? ГРИГОРЬЕВ. Согласен, как же не согласен, коли вы за горло взяли. ЛУНИН. Ничего. Сейчас я тебя за горло… а ночью ты меня. И квиты. ГРИГОРЬЕВ. Ох, и шутник вы… Ну, я пошел. ЛУНИН. А клятву… Клятву-то… вслух! ГРИГОРЬЕВ. Христом-Богом клянусь… ЛУНИН. А тех, кто удавит меня… пришлешь ко мне. ГРИГОРЬЕВ. Не понял, Михаил Сергеевич… зачем? ЛУНИН. На руки их поглядеть хочу… Это ведь не каждому дано увидеть руки, которые жизнь твою примут. И велишь дать им водки… и поболее… за мой счет… чтоб весело исполняли и громко кричали. ГРИГОРЬЕВ. Значит, до трех, Михаил Сергеевич?.. |