Онлайн книга «Граальщики. Солнце взойдет»
Что, как говорят аборигены, пошло мерзавцам только на пользу. — Так фто ве они вфе-таки фделали ф тувемными духами? — уточнила Хроногатор. Ламорак вздрогнул. Эта часть истории была ему более всего ненавистна. Одного этого, чувствовал он, было достаточно, чтобы заставить человека стыдиться того, что он родился в Альбионе. — Их превратили в тройной одеколон, — ровным голосом ответил он. — Ну что ж, я действительно очень рад был с тобой познакомиться, — продолжал он, — и я искренне надеюсь, что мне уже представился случай встретиться с тобой раньше, но если мы не отправимся в путь прямо сейчас, боюсь, мы рискуем безнадежно опоздать. Чао! — Он подхватил свой рюкзак, закинул его себе за спину и решительно направился к единорогу. — Это увафно, — сказала Хроногатор, содрогаясь. — Но это нифево не объяфняет наффет передника и единорога. — Совершенно верно, — отвечал Ламорак через плечо. — Ну что, Пер, хватай тот конец веревки и тяни, а я буду толкать. — Передник, — сказал Пертелоп, — был талисманом, который принадлежал одному из депортированных духов. Он обладает собственными магическими свойствами. Нам удалось выследить его по газетным сообщениям о необъяснимых происшествиях, которые могли быть вызваны только передником, и, по всей видимости, он находится в руках у некоей девицы незапятнанного целомудрия, живущей в Сиднее. Отсюда единорог. — Понимаю, — пробормотала Хроногатор. — По крайней мере, мне каветфя, фто я понимаю. И какого рода эти необъяфнимые проифшефтвия? Ламорак криво усмехнулся. — Это вроде как сложно объяснить, — сказал он. Хроногатор не удивилась. — А ты попробуй, — предложила она. — Итоги футбольных матчей, — пояснил Пертелоп. — Передник вытворяет с австралийским футболом черт знает что. Все, что от нас требовалось после того, как мы это обнаружили, — это занести результаты всех игр на один большой график и проследить, где на синусоиде проявится самое значительное отклонение. — И что? — «Подростки Параматты» — «Сидней», 22: 0, — проворчал Ламорак. — Это все равно, что повесить большую неоновую рекламу с надписью: «ЭТО ЗДЕСЬ», — он помолчал, хмурясь. — Я могу объяснить математическую сторону во всех подробностях, если хочешь, — добавил он. — Нет, фпафибо, — произнесла Хроногатор, и Ламорак заметил, что ее глаза внезапно приобрели такой вид, словно кто-то нанес на них три слоя водостойкого лака. — Вообффе-то, — продолжала она, — мне уве пора идти, так фто… — Разумеется. Мы вполне понимаем. Ну что ж, Пер, как только я скажу «тяни»… Пер! На что ты там, черт побери, уставился? Пертелоп стоял выпрямившись; на его лице застыло выражение предельного идиотизма. Он пару раз сглотнул, поднял левую руку и пошевелил пальцами. — Улыбайся, Лам, — прошипел он уголком рта, — кажется, нас снимают на телевидение. Быстрее скорости света — это очень быстро. И, как несложно догадаться, очень темно. — Ох! — Прости. — Это была моя нога. — Ну ладно, будет тебе. Я же сказал: прости. — В следующий раз смотри, куда наступаешь. Лощеный, обтекаемый, практически лишенный трения и темный, как канализационная труба в шести футах от конца, величественный звездный крейсер совершал прыжок сквозь необъятные просторы космоса, как гигантская кошка. Далеко внизу — так далеко, что само расстояние казалось всего лишь еще одной обманчивой иллюзией, — Земля апатично вращалась вокруг своей оси, в то время как Время неожиданно для себя обнаружило, что его безжалостно волокут вверх по эскалатору, работающему на спуск. — Во имя всего святого, Джордж, что ты там вытворяешь с этим чертовым чайником? — Прости. — Вообще-то этой сонной корове давно пора бы уже вернуться. Я просто умираю от голода. — Так же, как и все остальные, Саймон. Вся разница в том, что мы не устраиваем из этого такого представления. — Да ну? А разве твоего мнения кто-нибудь спрашивал, Присцилла? — Я не Присцилла. Я Аннабель. — А я — Присцилла. Ты только что поставила свою чашку мне на голову. — О боже, Присцилла, прости, пожалуйста. — Я не Присцилла. Я Джордж. На борту звездного крейсера «Хроногатор» существуют три вида Времени: время земное, время относительное и время, в течение которого они находятся взаперти на этом маленьком, тесном и, прежде всего, темном корабле. Третья разновидность обладает наиболее странными свойствами. Создается такое впечатление, что она длится вечно. — Ну все, это безнадежно. Я пошел за пиццей. Никто не хочет составить мне компанию? — Но послушай, Джордж… — Это Тревор. Джордж — это я. — Послушай, Тревор, ты не можешь этого делать. Это ведь научный эксперимент, понимаешь ты? Мы тут развлекаемся с тканью причинности как таковой; я хочу сказать — один Бог знает, какой вред мы приносим самим своим пребыванием здесь. Если ты ни с того ни с сего свалишься в середину двадцатого столетия и начнешь тыкаться повсюду со своей «большой куатро стажионе», трудно даже представить, что может произойти. Так что лучше сядь и заткнись, хорошо? Последовала абсолютная тишина. — Тревор! Ты понял, что я сказала? — Я не Тревор. Я Ник. — А где же тогда Тревор? — Каким образом, черт возьми, я могу это знать, Луиза? Здесь так темно, что собственной руки не разглядишь. — Вообще-то я не Луиза, я Анжела. И если уж на то пошло, кто такая Луиза, черт меня подери? Тем временем вторая спасательная капсула, пилотируемая девяностосемилетним ребенком, с ревом уносилась вдаль сквозь неописуемое величие Пустоты, как стрела к цели стремясь к тому месту, где, как он помнил, находилась самая лучшая в мире пиццерия. Загвоздка заключалась лишь в том, что ее к этому времени еще не открыли, и не откроют еще в течение семидесяти лет. Все молчали, за исключением единорога. Он поднял голову, увидел девицу незапятнанного целомудрия, порозовел и застенчиво сказал: «П-привет», после чего принялся яростно пережевывать жвачку. Вслед за этим Ламорак очень медленно полез в пертелопов рюкзак, вытащил полиэтиленовый пакет и достал из него гвоздичное масло, выпил его, вытер рот рукавом и улыбнулся. — Ну, привет, — сказал он. — Вообще-то, Лам, — прошептал Пертелоп, — его надо не пить, его надо… — Заткнись, Пер, я знаю, что делаю, — Ламорак поднялся на ноги, отряхнул пыль с коленей своих брюк и подошел к девице незапятнанного целомудрия. — Меняемся, — сказал он. — Мой единорог на твой передник. Как ты насчет этого? |