Онлайн книга «В Петербурге летом жить можно»
|
Жена у Д. большая стерва, но если я об этом и догадываюсь, то не с его слов. – Как жена? – спросил я. – Айне майне кляйне швайне? – весело переспросил он. 12 августа третьего Бегут утиной походкой к земле листья. Стонет в пруду вода. И между двумя задыхающимися поцелуями летит твой шепот: «Как скажешь!» Давно прошедшее. На Заячьем острове рос еще не Петропавловский собор, а грибы. Сосна, о которую вытираю засмолившуюся руку, дальше от меня, чем сентиментальный цинизм Катулла. Я любил тебя, как не дай Бог никому. 13 августа третьего Твоя жизнь такая – есть то, и то, и то, и то, а еще это. Это – я. МЫ. Вроде какого-нибудь маленького Люксембурга. Приятно съездить. У меня есть ты. А еще – это, это и это. Ты – Африка и Америка, Австралия и Антарктида. И вся Евразия. И Япония, если хочешь. А есть еще Гуляевские острова – это тоже ты. 14 августа четвертого Это загадочное окно напротив – оно всегда не спит. С каждым днем я провожу там все больше времени. Наверное, там кофе лучше и голоса тихие. И женщина освобождает лифчик, присаживаясь за стол. Улыбается тебе одному, прихлебывает гортанно. Когда она читает? Все читала. Жизнь меняется. То к лучшему, то вообще. Я уже и не помню, когда я тебя разлюбил. Сначала бусы из фальшивого жемчуга стоили сто двадцать, потом восемьсот сорок. Наконец вовсе исчезли. Неужели и фальшивый жемчуг кончается? Стали продавать янтарную крошку. А про серебряный браслет для тебя я только и успел, что подумать. Все измельчилось. Не хватает паузы на галантность. Посмотришь вопросительно, а никто даже по уху не съездит. Хоть сам себе плачь. Как твоя-то там произлетает жизнь, радость моя? Сметливая, гордая, по-походному нежная. Схватывающая на лету, на лету бросающая. Въедливая, недоверчивая, слабая. Как ку-ку-куется в одиночестве свитого не по себе гнезда? Все туда-сюда, зернышки, червячки, открытые рты, отвлечения почти ненастоящие. Лисье твое, незамеченное, гоняется за твоей же птичкой. Всегда вот-вот поймает. А часы вечерами тик-так, тик-так, тик-так… Так? 15 августа десятого Заходила Л. Сообщила, что умер Ш. Я был потрясен, но все же заметил, что степень ее потрясения не равна известной мне степени их знакомства. Ш. был мой приятель. Его возвышенный тон заменял мне какой-то витамин, исчезнувший из природы. Он был женат на женщине столь же невзрачной, как он сам. Это примиряло их в ненависти любви. Он на ночь читал ей по памяти Пушкина, она утром вставала с чувством, что жизнь подла. Мучительное равновесие гармонии. Накануне Ш. купил у магазина пять перегоревших лампочек. Каждая по червонцу. Аккуратно положил в сумку эти наполненные вечерней дремой груши и ушел домой. Удача покачивалась в его организме, как сто пятьдесят граммов водки. Жили они уже давно при свечах. Неадекватно жизни веселые глаза Ш. не раз понуждали милицию к служебному вмешательству, которое чаще всего заканчивалось извинениями. На этот раз все обошлось. Ш. пришел домой и лег спать беспрепятственно. А жаль. Во сне люди типа Ш. совершают большую часть своих безрассудств. Иногда, впрочем, кое-что остается и для жизни. Затемно он вышел из дома. Теплая мысль о сынишке, который наработал ночами раннюю близорукость, уверенно вела его на неправедное дело. Не могу передать горя, которое как передать. Мы были близки с Ш. Однажды он отказался от женщины, которую любил до потери сознания, потому что от нее дурно пахло. Через полжизни открыл, что это был запах розового масла. Ему грезилось, как и мне. Он был разочарован, как не дай вам бог. В конторе было безлюдно и темно, как в сейфе. Ш. воспользовался ключом, на ношение которого имел право. В настольных сооружениях были давно уже одни покойницы. Надежда только на верхний свет. Стремянка была здесь по причине вяло текущего ремонта. Люстра с единственной лампочкой обесточенно молчала. Ш. косолапо взобрался к ней как бы под подол. Имя его было Игорь, а прозвище – Медведь (Ш. был шишкинским медведем с конфетных, отшелушенных временем фантиков). Проклятая вывернулась вместе с патроном. Надо было проверить, не нарушилась ли резьба с женским потайным сургучом внутри. Он полез пальцами и прикоснулся. Удар любви, которого он не ожидал, сразил его. Красивое слово, на печальный смысл. Люстра была под током, а лампочка перегорела перед самым уходом секретарши, которую на сегодняшний день Ш., к сожалению, опередил. Сколько, вероятно, святого недоумения было на лице его, когда он лежал на лакированном паркете. Вдова была безутешна. Я прикидываю на себя и думаю, что так еще ничего. Мы ведь были с ним приятелями. Может быть, на моих похоронах будет на одну веселую женщину больше. Чего считаться? 16 августа десятого Две породистые молодые суки с двумя борзыми. Домашними, причесанными, никогда не бравшими след. Их скрипичные изгибы хочется оставить на фотографии – прикладное искусство. Плоды коленей, солнечная игра наманикюренных перстов и надменные глаза, не знающие о расплате. Мне, равнявшему в детстве возвышенность речей и чувств искусству пчел и греций, не попасть ни на секунду даже в их сны. Встают и уходят, как по ковру, покачивая бедрами и помахивая хвостами. К хозяину. До чего хороши! На барахолке плясал коллектив чечеточников «Стебки». Шапочка Незванова продавала свой девичий капот. Ностальгические баретки кусались. По стоял у почти невидимого осеннего костерка. По гладил мальчика с фарфоровым конем моего детства. Подал милостыню воспоминанию об умывальнике. В общем, почти состоялся, выходя к цветочным рядам. Приглядел все, в том числе и хозяек. Так хочется закатиться или, на худой конец, залететь. Любовь близких путает дорогу к смерти. 19 августа двенадцатого Маленькая шкатулка с красивыми, но разрозненными пуговицами. Напоминающий о празднике мусор: когда-нибудь пригодится. Хотя что, например, делать с этой одной, зелененькой, фигурной, посередке которой устроен белый лебедь? Не пришивать же вместо брошки? Так женщина создает годами опрятную свалку воспоминаний. Время от времени ее добывают из-под белья – для любования и печали. Пуговицы еще теплы теплом того, кто их некогда трогал, и даже несмело пытаются заговорить его голосом. А та, с лебедем, по-прежнему пахнет вечерней травой. Ох уж эта суетная страсть к хламу, припасливость, расчетливая сентиментальность. Любит заблудиться в двух шагах от дома, любит вымочить новые туфли в лужах, но никогда не оступится в вечность. |