Книга Салтыков, страница 112 – Сергей Мосияш

— Я тоже согласен, пусть строят, тем более и они его будут содержать на свой счет.

— Но они еще просят освободить их от карантина и докторских осмотров, — сказал Еропкин.

— Вот те на, только что наказали Кафтырева за это. И эти туда же.

— Значит, на это не согласимся? — спросил Еропкин.

— Конечно, какой тогда смысл в их карантине.

Еропкин взглянул на пристава, сидевшего у двери:

— Пригласите, пожалуйста, Алексеева Пимена и Прохорова Ивана.

Когда раскольники — степенные мужи с окладистыми бородами — вошли, Еропкин сказал им:

— Сенат рассмотрел вашу просьбу и решил разрешить вам строительство карантина и содержание его на ваш счет. Но Сенат не согласен с вашей просьбой освободить его от докторского осмотра.

— Пошто? — спросил Алексеев с неудовольствием.

— По то, Пимен, что доктора обязаны посещать все карантины, чтоб отделять больных от здоровых.

— А купцам разрешили свой карантин иметь?

— Разрешили.

— Ну вот же. А пошто нам с запретом?

— Купцы не заикались об этом. Какой смысл тогда в вашем карантине, если туда нельзя будет войти доктору? Ну?

Раскольники переглянулись, что-то пошептались меж собой.

— Ладно, — сказал Алексеев, — мы согласные, но только чтоб Шафонского к нам не слали.

— Ладно. Будем посылать других. Ступайте.

Раскольники, поклонившись, вышли.

— Все Кафтырева сукиного сына работа, — заметил Козловский. — Лучшего доктора перед всей Москвой оклеветал, засранец.

— Ладно, — сказал Еропкин. — Хорошо хоть архиепископ Амвросий не знает про раскольников, а то б еще и он расшумелся.

В эти часы архиепископ Амвросий был у генерал-губернатора.

— Я что позвал вас, святый отче, — тихо говорил Салтыков. — Вы сами зрите, Что творится на Москве. Болезнь уже так умножилась, что похоронные команды едва управляются увозить и закапывать умерших. За вчерашний день восемьсот тридцать пять человек вывезены из госпиталей и домов, около шестидесяти подобрано на улицах. Если так дальше пойдет, Москва скоро станет мертвым городом.

— Свят, свят, — перекрестился Амвросий. — Что ты говоришь, сын мой?

— Я говорю сие с болью в сердце, святый отче. Я не хочу этого, но есть силы и обстоятельства, которые сильнее нас; Чума косит там, где кучкуется народ, поэтому у меня просьба к вам, отец Амвросий, временно воспретите служить в церквах, ведь туда вместе со здоровыми являются и больные, заражая окружающих. А так же отмените крестные ходы.

— Вы здесь правы, Петр Семенович, я это сделаю. В церквах служат священники, мне подчиняющиеся, но как быть с теми, не имеющими приходов? Эти вольные иереи, так называемые крестцовые попы, что хотят, то и творят. Вы посмотрите, что деется у Варварских ворот, у иконы Боголюбской Богоматери. Там народ толпами толкется.

И этому способствуют эти самые праздные попы. Подучили какого-то фабричного рабочего, и тот во всеуслышанье там заявил: де, ему явилась во сне Богородица и сказала, что поскольку за тридцать лет у нее не отпели ни одного молебна, не поставили ни одной свечи, то за это Христос решил наслать на Москву каменный дождь, но она — Богоматерь, де, упросила заменить каменный дождь трехмесячным мором. Вот и наслала на Москву это моровое поветрие.

— Но почему вы икону не перенесете в церковь?

— Для нее рядом с Варварскими воротами достраивается церковь Кира и Иоанна, туда она вскоре и будет водворена. Но сегодня к ней и подходить опасно.

— Почему?.

— Народ темный, не поймет. С начала сентября возле нее эти самые праздные попы денно и нощно служат на корысть себе.

— Бахметев там держит пост из двух солдат для охраны жертвенного ящика. Может, его следует перенести в другое место?

— Я подумаю, Петр Семенович.

— Подумайте, святый отче, подумайте. Нам солдат в городе не хватает.

Вскоре после архиепископа у Салтыкова появился Еропкин, сообщил о решениях Сената, сдал рапорт за прошлый день.

Граф прочел его, вздохнул тяжко, прикрыл усталые глаза.

— Петр Дмитриевич, я хочу на пару дней отъехать в деревню, дыхнуть свежим воздухом и ее величеству отчет написать подробный.

— Езжайте, Петр Семенович, передохните. На вас уж и так лица нет.

Архиепископ Амвросий (в миру Андрей Степанович Зертис-Каменский) был назначен в Москву по велению самой императрицы.

— Москва не город, целый мир, — сказала Екатерина II. — И Архипастырь должен быть там не только образованный, но и деловой.

А при аудиенции с ним наказывала:

— Прошу вас, святый отче, возобновить Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы, являющиеся достоянием не только Москвы, но и всего христианского мира. Что-то при митрополите Тимофее хиреть они начали. Да и причт [85] при нем, сказывают, подраспутился.

— То мне ведомо, государыня, — отвечал Амвросий, являвшийся До этого архиепископом Крутицким. — Все сие пред очами моими проходило. Митрополит Тимофей, царствие ему небесное, вельми добр был. А с нашим народишком доброта не доведет до добра, строгостью более успеешь.

С таким благословением ее величества и принял на свои плечи Амвросий московский святой престол и сразу крутенько взялся за дело. Наперво он запретил вступать в брак молодым людям духовного звания, не кончившим богословского курса и не выдержавшим экзамен у епископа: «Нечего нищету плодить. Встанет на ноги, сможет семью содержать, пожалуйста».

В консистории Амвросий установил столь строгий порядок, что за нарушение его немедленно налагался штраф без всяких послаблений. А дабы провинившийся не затягивал выплату, его полагалось «заковывать в железы» до полного расчета.

Несогласные с требованиями нового архиепископа попросту изгонялись из храмов, пополняя и без того не малую армию безместных попов.

Своими столь крутыми мерами Амвросий нажил себе много врагов и недоброжелателей именно в среде этих «праздных» священнослужителей.

И его приказ по епархии «…на время морового поветрия прекратить в храмах службы, а также крестные ходы, дабы не расползалась зараза среди христиан», был встречен недоброжелателями злорадным воем: «Амвросий впал в неверие в силу Всевышнего, отменил моления. Какой он владыка?!»

В доказательство того, кто действительно является служителем Бога, безместные иереи начали службу у Варварских ворот под иконой Боголюбской Богородицы. К ним и хлынули верующие, недопускаемые в церкви, а здесь толкавшиеся в многотысячной тесной толпе.