Книга Салтыков, страница 98 – Сергей Мосияш

Вдвоем быстро наполнили все тринадцать кружек.

— Теперь предлагаю тост за ее величество, — провозгласил Орлов.

— За ее величество, за ее величество! — прошумело оживленно застолье.

Ах как не хотелось Петру пить за эту «суку», однако пришлось приложиться. Но Орлов зорко следил за порядком.

— Э-э, Петр Федорович: так не пойдет. Нельзя зло оставлять в кружке. Федор, что ж ты зеваешь? — упрекнул Борятинского.

— Д-давай д-допивай, — сказал уже начавший хмелеть князь Петру, беря опять в руки новый штоф.

И едва тот допил «зло», как по знаку Орлова Борятинский вновь стал наполнять кружку именинника.

Петр, как любой алкоголик, и подумать не смел отказываться от водки.

Третий тост Орлов произнес за здоровье любимой женщины именинника Елизаветы Романовны Воронцовой. Петр Федорович был на седьмом небе от счастья и выпил кружку до дна, которую Борятинский тут же наполнил пивом.

Воодушевленный столь приятным для него тостом, опьяневший именинник вскричал:

— Господа, господа, позвольте, я вам сыграю на скрипке!

— Валяй, — сказал Потемкин.

Петр притащил скрипку, схватил смычок, встал, покачиваясь, в позу, объявил:

— Соната Арканджело Корелли, итальянского скрипача и композитора. Это прекрасная музыка, господа.

И начал играть, но по всему было видно, что скрипка плохо слушалась хмельного исполнителя. Этого пьяного пиликанья не вынес Потемкин, схватил балалайку и ударил «камаринского», притопывая ногой.

В отличие от сонаты, так и не давшейся имениннику, «камаринский» зазвучал столь заразительно, что князь Федор, присвистнув, выскочил из-за стола и пошел выделывать коленца одно другого мудреней. Да еще прикрикивал:

— Гришка, чаще!

Петру Федоровичу с огорчением пришлось смириться с собственной неудачей в показе своего мастерства и тихо завидовать Потемкину, лихо наяривавшему на балалайке, и князю Борятинскому, отбивавшему На гнущихся половицах каблуками дробь: «Нет, скоты они все, скоты. Боже мой, с кем я тут жил».

Застолье пьянело. После музыки и плясок пошли, как обычно, разговоры о бабах: кто, какую, где, когда и как. Пошли похабные анекдоты под хохот, визг и хрюканье опьяневших гвардейцев.

Но Орлов чувствовал, что еще мало, и поэтому, уже не подмигивая, командовал Борятинскому:

— Федька, берись за штоф.

Тот исполнял беспрекословно, хотя у него уже начал стекленеть взгляд.

— Есть взять штоф.

Алексея Орлова хмель почти не брал, и это-то ему не глянулось. Именинник вон совсем уж обалдел, да и все остальные опьянели преизрядно, кое-кто уж сполз под стол. А ему — Алексею — хоть бы хны. Но ему ж надо, ох как надо сегодня очуметь, чтоб потом с полным правом сказать: ничего не помню, без памяти был.

А тут, как нарочно, память ясная, голова свежая. Да что ж это такое?!

Но Алексею хочется влить в обалдевшего именинника еще несколько кружек, может, и впрямь, как говорил Григорий, он окочурится сам тогда.

— Господа, предлагаю тост за прусского короля Фридриха Второго.

Пьяное застолье готово пить хоть за черта, а именинник аж подпрыгнул от радости:

— За Фридриха, за короля Фридриха, господа! — Схватился за кружку, а в ней еще пиво.

— Д-допей, — приказал Борятинский, держа новый распечатанный штоф, — тогда налью.

Петр допил пиво. Федор наполнил кружку водкой.

— П-поменьше б, — пробормотал Петр, но Борятинский возразил:

— 3-за твоего любимого Фридриха полную полагается. Чего жаться-то?

— Л-ладно, — согласился обреченно именинник.

Выпили, и вдруг Петр, воодушевленный последним тостом, крикнул:

— Господа, господа, а у меня есть орден с изображением Фридриха!

— Покажи, — попросил Потемкин, икнув.

Петр достает из кожаной офицерской сумки знак в виде ордена с изображением Фридриха II и отдает его Потемкину. Тот всматривается в портрет, шевеля губами, пытается прочесть надпись.

— Дай я посмотрю, — требует князь Федор.

Потемкин перекинул ему через стол. Значок пошел по рукам, от одного к другому, и наконец, пройдя по кругу, дошел до Алексея Орлова.

— Это он? — спросил Алексей.

— Да, он, — подтвердил ликующий Петр. — Великий Фридрих!

— Наш враг, — сказал Орлов и неожиданно с силой швырнул его в окно.

Зазвенело разбитое стекло.

Именинник вскочил как ужаленный, вмиг оказался возле Орлова.

— Ты! Ты… хам! — вскричал, брызгая слюной, и ударил Алексея по щеке.

— Ах ты-ы! — медведем взревел Орлов и, вскочив со стула, схватил Петра за грудки.

Откуда ни возьмись, с лаем налетел мопс, схватил Орлова за икру, тот резко лягнул ногой, собачонка отлетела к стене, ударилась об нее, завизжала.

Огромный, рослый Алексей и тщедушный, маленький Петр лишь мгновение стояли друг перед другом. Гвардеец тут же отвесил имениннику полновесную затрещину по лицу. Голова Петра мотнулась, как у куклы.

В следующее мгновение Орлов повалил его, продолжая лупить правой рукой по щекам, а левой душить за горло. Петр, прижатый к полу семипудовым гвардейцем, даже не дернулся. Вскоре затих.

Мигом протрезвевшее застолье, хотя и состояло в сговоре, было ошарашено столь быстрой развязкой.

Орлов поднялся, тяжело дыша, схватил со стола распечатанный штоф и прямо из горлышка выпил до дна.

— Туда ему и дорога, — молвил Потемкин, — жополизу прусскому.

Под кроватью скулил, повизгивая, искалеченный мопс.

Ее величество Екатерина Алексеевна в письме к своему заграничному корреспонденту подробнейше описала смерть Петра III: «…я отправила низложенного императора под предводительством Алексея Орлова в сопровождении четырех избранных офицеров и отряда надежных и смирных солдат в уединенное, но очень приятное место, называемое Ропшой… пока приготовляли приличные комнаты в Шлиссельбурге и заготовляли для него лошадей на почтовых станциях. Но Бог решил иначе: страх причинил ему понос, который продолжался три дня и остановился на четвертый. Он ужасно много пил в этот день (он имел все, что хотел, кроме свободы)… Геморроидальная колика возобновилась опять с воспалением в мозгу: два дня он был в этом положении, за которым последовала чрезмерная слабость, и, несмотря на помощь докторов, он скончался, прося лютеранского священника. Я боялась, не отравили ли его офицеры, так он был ненавидим, и велела вскрыть тело, но не оказалось ни малейшего следа яда: желудок его был совершенно здоров, но нашли воспаление на кишках; апоплексический удар убил его, сердце его было чрезвычайно мало и поражено».