Онлайн книга «Большая книга ужасов. 63»
|
И все! И я свободен! Мне страшно? Нет. Почему же я не могу? Почему не решаюсь?! Что, я слаб? Нет! Я смогу! Смогу! Он мертв. Ему уже все равно, что я с ним сделаю. А для меня это значит – вернуться! И вернуть всю мою прежнюю жизнь. Я… сейчас. Только еще минуточку… Я хочу вернуться. Я вернусь! Ну! Только лапу… только руку протянуть! – Ну так протяни, чего стоишь как пень! – проухало совсем рядом так внезапно, что я даже подскочил. Повернулся… и глазам своим не поверил, увидев, что прямо перед моим носом в воздухе реет сова. * * * Карга! La vieille chouette! Старая ведьма! Но она же погибла… Ее же в клочки разорвало… Откуда она тут взялась? – В клочки-то в клочки, а все же одно перышко улетело! – хрипло, как бы заикаясь, ответила она, как и прежде, проникая в мои мысли. – А где одно перышко, там и вся сова-совушка! Вся в целости! Ну уж прямо и в целости… Сразу было видно, что карга побывала в изрядной переделке и ей многого не хватало, чтобы принять прежний облик. Вся какая-то полуобщипанная. Одно крыло короче другого, правая лапа вообще без когтей – какой-то окорочок торчит вместо нее. На лице, в смысле на морде, жуткие черные глаза горят по-прежнему, но клюв на сторону свернут, а медвежья челюсть не исчезла, такой и осталась. – Да ладно, – ухнула сова, снисходительно махнув укороченным крылом, – уж какая есть! Главное, живая… вот уж когда я порадовалась, что тебя не ухайдокала до смерти! – В каком смысле? – насторожился я. – Так ты ж дал мне улизнуть, – хихикнула она этак по-свойски, этак компанейски, словно мы с ней были невесть какие друзья-подружки. – Мог бы крик поднять, чтобы Белый Волк с его помощничком меня прикончили, а ты промолчал… Как чувствовал, что я в долгу не останусь, что еще пригожусь тебе. – Вот кошмар! – простонал я, вспоминая, как серое перышко унеслось в лес. Я его глазами проводил – и промолчал, да, правда. Думал, ничего страшного в этом нет. А оказывается… – Дурашка, – ласковенько так, противненько проклекотала сова, – кошмар – это твое положение! Ведь не воротишься к своим… так и останешься зверюгой! Неужто в самом деле охота под какой-нибудь кривой елкой в метель сдохнуть? Могла бы, конечно, Гатика своими когтищами тебя спасти, Ликантроп ей эту тайну открыл – помнишь, как он в лесу смотрел на нее? – да ведь сбежала Гатика! И не вернется! Конечно, кому помирать охота? – Сова насмешливо ухнула. – Так что можешь только на себя полагаться. Ну и на меня… Хочешь человеком снова стать – давай шевелись, открывай могилу! Лапы у тебя крепкие. Скорей, ну! Всего-то и делов, что пару раз копнуть, а потом крышку когтями поддеть. А там клок зубами оторвать – пара пустяков. Одежка-то для мертвых на живую нитку шьется, вмиг справишься. Затем сжечь этот клок – и все! Все твои беды кончены! – Сжечь? – тупо повторил я. – Где ж тут жечь?.. – Да я помогу, помогу костерок развести! – оживленно захлопотала сова. – Мне это раз плюнуть! И она начала перхать своим покривившимся клювом на сухую траву, притопывать и приговаривать: – Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь! Потянуло дымком. Сова затопталась быстрей, заухала погромче: – Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь! И в самом деле – в кучке травы просверкнул огонечек. Я смотрел как зачарованный. Вот оно – мое спасение! Я почти дома! – Дяденька… – вдруг долетел до меня жалобный голосок. – Вы не видели мою маму? Она обещала ко мне каждый день приходить, а не пришла. Опять этот мальчишка, как его… Мишенька Кузнецов… – Сейчас ночь, – тупо проговорил я. – Ночью на кладбища никто не ходит. – Но вы же пришли? – спросил мальчишка уже почти сквозь слезы. – Я… нечаянно, – пробормотал я, не вполне понимая, что говорю. – Я заблудился. А твоя мама придет утром. Здесь, наверное, все сейчас закрыто. А утром ворота откроют – и она придет. Ты… подожди. Возвращайся в… – Я осекся. – Ну, туда, – мотнул головой в сторону могилы, – возвращайся, лежи тихонечко и жди маму. – Ага, – уже повеселей сказал мальчишка. – Они мне тоже говорили, что мама утром обязательно придет и чтоб я спал, а мне как-то… холодно было. И страшно… – Кто «они»? – не понял я. – Мои прабабушки и прадедушки, – ласково сказал мальчишка. – Если б не они, мне бы тут вообще плохо было. Я бы, наверное, плакал все время. А они меня утешали… Я пригляделся и заметил, что в той же оградке, где стоял крест с именем этого мальчишки, находится еще несколько могильных памятников и над ними реет несколько бледных силуэтов. Значит, вот они – его прадедушки и прабабушки. Утешают малыша, пока не пришла мама… Заботятся о нем. И ужасно горюют, наверное, что он так рано оказался с ними! – Да чего ты их боишься-то?! – нетерпеливо проухала сова. – Давай, ну! Они тебе не смогут помешать! Где им! Я их не боялся. И даже не думал, что они могут мне помешать. Я просто представил себе утро. Вот кладбищенские ворота открылись, и первой в них входит женщина в черном. Сама еле живая от горя, она идет проведать своего умершего сына. Она обещала ему приходить каждый день. В руках у нее конфеты и игрушки. Она каждый день будет приносить сюда конфеты и игрушки… Всю жизнь. Пока сама не умрет и ее не опустят в могилу рядом с могилой ее сына. Она надеется, что ждать придется недолго. Она подходит к холмику, который вчера так заботливо убрала цветами, – и видит, что цветы и венки раскиданы, земля разрыта, крышка сорвана, а от одежды ее сына, ее маленького мертвого сына, оторван клок! Что с ней станет, с этой женщиной, с этой матерью?.. Я лег на землю и уткнулся носом в лапы. Закрыл глаза и тихонько завыл. Я не смогу. Я знаю, что не смогу этого сделать. Мамочка, папа, вы меня простите… Я не вернусь. – Ну! – уже даже не ухнула, а почти рявкнула на меня сова. – Вставай! Чего разлегся?! Я не пошевелился. Карга принялась злобно клевать меня, изо всех сил стараясь заставить подняться, но я не чувствовал боли. Странное оцепенение овладело мной. Как будто кто-то натягивал на меня тяжелое темное одеяло. И чем плотнее укрывало оно меня, тем безразличней мне было все, что происходит. Краем сознания я понимал, что мое безвозвратное превращение в волка уже началось, что скоро во мне не останется ничего ни от оборотня, ни – тем более! – от человека, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел. |