Онлайн книга «Большая книга ужасов. 63»
|
Он не думал ни о чем – он просто дышал. Сильно пахло гарью, но больше ничего и нигде не дымилось. Дуэнтэ дегдэ – лесной пожар – был побежден. Вдруг что-то защекотало в носу, Никита чихнул. Какая-то паутинка залетела… Паутинка?! Он вскочил. Да ведь Омиа-мони по-прежнему опутан паутиной! И сохнут, сохнут нижние ветви, и превратились в комки паутины гнездышки душ… Никита вскочил и принялся оттаскивать от кедра сухие ветви. Их было много, и паутина взвилась густым белым облаком от его резких движений и опутала верхние ветви. Да что ж это – еще хуже стало?!. Никита остановился. Он бессилен один справиться со смертью! Огляделся. Тишина тайги смотрела на него. Да почему же никто из этих шаманов и разных предков даже пальцем не шевельнет?! Если бы Никита знал какие-нибудь заклинания, он просил бы сейчас помощи у зверей, птиц, облаков! А вдруг они отзовутся, если позвать? Прилетят на песню бубна? Бубен! Где он? Где заветный шаманский унгчухун, что поет: «Таонг-танг! Кодиар-кодиар! Динг-динг! Дэву!» Где-то же Никита его бросил?.. Он огляделся – и с трудом разглядел среди пятен сгоревшей травы обугленные обломки пялец, на которые мама когда-то натянула его «рубашку» – по старинному шаманскому обряду. Бубен сгорел. – Что ж я наделал?! – в отчаянии прошептал Никита. Все. Он больше не шаман. Предок Ворон ведь предупреждал: – Пока у тебя есть унгчухун – ты настоящий шаман! Ударь в него – и предки помогут тебе. Но теперь бубна у Никиты нет. Теперь он никто. Он больше не шаман! Он никого не сможет позвать на помощь. Что же делать?! Разве ему справиться с этим обилием паутины, с этой белой летучей смертью? Если бы Сиулиэ была здесь… Она бы помогла! И вдруг почудилось, будто рядом зазвучал знакомый веселый голос: «Ничего не бойся, Никито́й! Мэрген ты или нет?!» – Мэрген, мэрген, – тяжело вздохнул Никита и кое-как двинулся вперед. Он по одной оттащил покрытые паутиной ветки обратно к мертвому дереву и принялся обирать паутину со ствола и длинных игл кедра. Паутина была очень липкая, забивала ноздри, мешала дышать, склеивала ресницы. Он как-то вдруг страшно устал, пальцы бессильно скребли кору, а паутина не снималась… Никита прижался к стволу Омиа-мони, обнял его, но ноги не держали. Он медленно сполз на землю и почувствовал, что больше ему не встать. Стало так тихо, словно паутина приглушила все звуки. И в этой белой, мутной тишине вдруг раздался громкий, почти оглушительный грохот бубна – настоящего шаманского бубна. Они исходили из глубины тайги: – Таонг-танг! Кодиар-кодиар! Динг-динг! Дэву! Колдовские звуки понеслись над тайгой – и словно свежим ветром повеяло над ней! Потом раздался шум… тайфун шел по земле и по небу? Нет, это летели птицы. Десятки птиц! Они подлетали к Омиа-мони, хватали клювами мертвящие паутинки – и уносили обратно к лиственнице-мугдэкен. И вот уже Дерево Душ очищено от паутины… Но по-прежнему сухи его нижние ветви, желты иглы, тускла кора, и сияние золотых шишек – гнездышек душ – померкло. Послышался гулкий топот. Затрещал подлесок. Вырвались на поляну звери – десятки зверей! Изюбри, волки, кабаны, медведи, зайцы, тигры… Белки-летяги перенеслись на ветви кедра словно на крыльях. Звери прижимались к сухим иглам, потускневшему стволу и померкшим шишкам – и великое Дерево Душ, которое тысячелетиями питало своей силой тайгу, теперь с благодарностью принимало помощь этой тайги. Живое сияние вернулось к нему, и ветер, поднятый крыльями птиц, очистил небо, и солнце снова прилегло в развилинах ветвей… Никита вдруг почувствовал, что кто-то тормошит его, заставляя встать. Повернул голову – и встретился взглядом с глазами тигренка! Того самого… Они были не злыми, не испуганными: светлые-светлые, зелено-желтые, совсем детские глаза. В них играли солнечные зайчики, как на мелководье, и Никита слабо улыбнулся. Тигренок все тыкался в него усатой мордочкой и мягкой лапой, и наконец Никита с превеликим усилием поднял себя на ноги, вздохнул полной грудью – ах, как же легко дышалось теперь на поляне! – и огляделся. Звери устраивались вокруг дерева с прежним спокойствием, и в поднявшейся, ожившей изумрудной траве уже невозможно было разглядеть ни убитой тигрицы, ни двух горсток сероватого праха, оставшихся от домового и дзё комо… ни черного пепла, в который превратился Вальтер. Никита опустил руку на голову тигренка и погладил его мягкую шерстку. Зашуршала трава под чьими-то тяжелыми шагами. Никита замер. На поляну вышел Дегдэ. – Не бойся меня, – сказал он. – Я превратил тебя в камень, чтобы спасти от пули… Клянусь своим предком Медведем! И вот ты жив, шаман! Никита отвернулся. – Думаешь, унгчухун потерял – шаманом быть перестал? – усмехнулся Дегдэ. – Без бубна трудно, да… Но тот, кто добровольно принял наследство прадедов, тот, кто переболел шаманской болезнью, – тот уже не может перестать быть шаманом! Никита снова повернулся к нему, посмотрел недоверчиво. – Прости меня, – сказал Дегдэ. – В моих силах было отправить тебя домой и спасти от Солгина. Но я не мог допустить, чтобы великий наследственный дар шаманства пропал зря! Ты должен был его принять, и ты его принял! Но мало сделаться шаманом. Нельзя надеяться только на волшебные силы. Надо и самому быть храбрым и самоотверженным. Ты именно таков! Я проверял тебя… И ты справился! Поэтому твой предок-Ворон может гордиться тобой! Мой предок Медведь, твой родич, может гордиться тобой! Твой прадед-шаман может гордиться тобой. И если бы Улэкэн узнала, как ты спасал Омиа-мони, она гордилась бы тобой! Вдруг Дегдэ осекся, и лицо его померкло. – Моя мама! – воскликнул Никита. – Вы говорили, что она сказала вам, будто Солгин отравил ее! Значит, она жива?! Где она? – Подожди здесь, – сказал Дегдэ и скрылся в тайге. Никита напряженно смотрел ему вслед. Неужели Дегдэ сейчас приведет маму?! И вот Дегдэ появился. На руках он нес женщину в клетчатой рубашке и джинсах. Распустившиеся концы ее длинной косы сплетались с травой. Чудилось, она спит… «Мама!» – хотел закричать Никита, но не смог. – За то, что Улэкэн разоблачила Солгина перед полицией, он тайком дал ей гуку – яд, – угрюмо проговорил Дегдэ. – Дал еще до того, как она поехала в экспедицию! Потом он был уже арестован, но знал, что рано или поздно отрава окажет свое действие. |