Книга Мальчик-менестрель, страница 18 – Арчибальд Кронин

— Сожалею, но я не могу тебе заплатить.

Она подошла ко мне совсем близко, продолжая лукаво улыбаться.

— Так у тебя нет денег? Прекрасно! Тогда ты должен заплатить мне поцелуем.

И, пока я стоял в растерянности, она вложила мне в руки по персику и сжала меня в страстных — здесь двух мнений быть не может — объятиях, прижалась губами к моему рту, при этом нашептывая мне на ухо: «Приходи в любой вечер после шести, мой милый попик. Калье де лос Пинас, семнадцать. Для тебя это будет бесплатно».

Когда она наконец разжала объятия и посмотрела на меня блестящими карими глазами все с той же призывной улыбкой на губах, воцарившуюся вокруг гробовую тишину нарушил тощий абердинец:

— Хватит, парни! Все, пошли.

Я последовал за ними в состоянии какой-то странной эйфории. Это сладостное объятие, эти пахнущие персиками руки полностью выбили меня из колеи, лишив самообладания. Плетясь в хвосте процессии семинаристов, я с трудом привел в порядок находящиеся в полном смятении чувства и вернул себя к жизни только после того, как съел оба восхитительных плода.

Даже на обратном пути в семинарию никто не сказал мне ни слова. Я, будучи без вины виноватым, превратился в парию.

На следующее утро возникшая напряженность как будто ослабла, но в одиннадцать часов я получил приказ явиться в кабинет к отцу-настоятелю. Я подчинился, ощущая смутную тревогу в груди, и беспокойство мое еще более усилилось, когда, войдя в комнату, я увидел у окна высокую тощую фигуру Даффа.

— Фицджеральд, против тебя выдвинуто весьма серьезное обвинение, — с места в карьер начал сидевший за письменным столом отец-настоятель. И, поскольку я упорно молчал, он продолжил: — В том, что ты обнимал эту девицу Катерину и, более того, вступил с ней в распутную связь.

Я был настолько ошеломлен, что кровь бросилась мне в голову. Я посмотрел на ангела мщения у окна. Он старательно избегал моего взгляда.

— Кто выдвинул такие обвинения? Слива Дафф?

— Фицджеральд, его зовут Дафф. Он был свидетелем того, как ты обнимал ту девицу Катерину. Ты что, будешь отрицать?

— Целиком и полностью. Это не я, а она обнимала меня.

— И ты не противился?

— У меня не было такой возможности. В каждой руке у меня было по крупному спелому персику.

— Но ведь именно она дала тебе персики. Причем не потребовав платы. Разве это не подразумевает близкие отношения?

— Она просто веселая девчонка, которая со всеми дружит. Мы все были ее постоянными покупателями, так что в каком-то смысле и остальные были с ней в близких отношениях. Мы все шутили и смеялись вместе с ней.

— Только не я, — донесся замогильный голос от окна. — Я сразу понял, падре, что она шлюха.

— Помолчи, Сл… Дафф! Из всех она выбрала именно тебя и с тобой на самом деле была особенно близка. Причем настолько, что назначила тебе свидание на сегодняшний вечер. И ты сказал: о’кей.

Я был уже вне себя от ярости.

— Никогда, слышите, никогда я не мог бы позволить себе такое вульгарное и пошлое выражение. Кто посмел меня в этом обвинить?

— У Даффа острый слух.

— Но слишком большие уши.

Проигнорировав мое замечание, отец-настоятель снова бросился в атаку.

— Я навел справки. Эта Катерина Менотти, хотя формально и не является проституткой, официально признана fille de joie [26] .

— Вот-вот, ваше преподобие, и я о том же. Она ему и адрес дала.

— Молчать, ты, неслух шотландский! — То, что Дафф вызывал у отца-настоятеля явное раздражение, несколько воодушевило меня. Но тут Хэкетт продолжил: — Ты отрицаешь, что когда-либо навещал ее по данному адресу?

— Если я уже навещал ее, то с чего бы ей давать мне свой адрес? Ведь в этом случае я наверняка должен был бы его знать.

Отец-настоятель вопросительно посмотрел на Даффа, который немедленно выпалил:

— А может, она сказала, чтобы напомнить, если он, паче чаяния, запамятовал.

После такого смелого предположения в комнате стало тихо и повеяло ледяным холодом. Затем отец-настоятель нарушил молчание:

— Ты можешь идти, Дафф.

— Уверяю вас, ваше преподобие, что довел это до вашего сведения исключительно из высочайших соображений морали и для сохранения доброго имени нашей школы, а еще потому, что я нисколечко не верю, будто Фицджеральд…

— Немедленно вон, Дафф! В противном случае я буду вынужден наказать тебя, причем с показательной суровостью.

Когда Дафф, мотая головой, все же убрался, отец-настоятель долго молчал, задумчиво изучая меня. Наконец он заговорил:

— Фицджеральд, я ни секунды не сомневаюсь, что ты не посещал тот дом и не вступал в плотские отношения с той девицей. В противном случае тебе пришлось бы прямо сегодня покинуть семинарию. И тем не менее ты дал повод заподозрить тебя в неподобающем поведении, пятнающем позором и бросающем тень на наше учебное заведение. А потому мне необходимо посоветоваться с коллегами относительно того, какой приговор тебе вынести. А пока — вне зависимости от того, покидаешь ли ты семинарию или нет, — хочу дать тебе хороший совет. Ты, бесспорно, обладаешь необычайной притягательностью для противоположного пола. Так что будь начеку и опасайся любого рода заигрываний. Старайся контролировать свои эмоции. Веди себя отстраненно, сдержанно, сохраняй хладнокровие, чтобы суметь распознать опасность уже в зародыше и тотчас же устранить ее. Если послушаешь меня, то избежишь многих печалей и многих бедствий. А теперь можешь идти. О своей участи ты узнаешь завтра. Ступай в церковь и молись о том, чтобы мне не пришлось тебя исключить.

Я молча кивнул и, покинув кабинет отца-настоятеля, направился прямо в церковь, где принялся истово молиться. Я прекрасно знал, каким суровым способен быть Хэкетт: ведь всего несколько месяцев назад он исключил молодого послушника лишь за то, что юноша затянулся окурком сигары. Будучи уже раз предупрежден, послушник нарушил приказ. И этого оказалось достаточно.

На следующий день я мучился неизвестностью до самого вечера. Наконец в пять часов ко мне подошел наш добрейший хормейстер отец Петит и обнял меня за плечи.

— Меня уполномочили сообщить тебе, Десмонд, что тебя оставляют. Тебе запрещено покидать пределы семинарии до конца семестра, но, хвала Господу, ты спасен не только для священства, но, — улыбнулся отец Петит, — и для предстоящего нам в следующем месяце набега на Рим. — И остановив взмахом руки поток моих благодарностей, он добавил: — Да, ты можешь быть мне благодарен. Похоже, мне удалось перевесить чашу весов в твою пользу. Такой голос, как у тебя, встречается раз в сто лет, и то не всегда.

Итак, мой дорогой Алек, ты получил почти стенографический отчет о тяжких испытаниях и горестях, выпавших на долю нежно любящего тебя друга. С нетерпением жду весточки от тебя. Пиши мне сразу, как узнаешь результаты своих выпускных экзаменов. Ты, наверное, не знаешь, но я часто представляю себе, как ты трудишься в поте лица в своей пустой комнатушке. А я в свою очередь обязуюсь подробно, ничего не скрывая, доложить о предполагаемой поездке в Рим.