Онлайн книга «Стужа»
|
Лошадь от неожиданности вскинула голову и замедлила шаг, принимая несколько в сторону от него, и Азевич ухватил ее за уздечку. В повозке, видно было, сидела женщина с вожжами, из-за ее спины выглядывали, кажется, двое ребятишек, но Азевич не успел их рассмотреть. – Не бойтесь. Свои, – сказал он как можно спокойнее. – Куда едете? – В Осипье, – тихо проговорила тетка. – Почему ночью? – Так подводу только под вечер дали. Днем дрова возили. Осипье он знал, это была небольшая деревня под лесом, километрах в двадцати от местечка. Наверно, туда и ему было бы по дороге. – Может, подвезете? А то... подбился, знаете. Тетка не ответила, лишь неуверенно поежилась в своей теплой одежке с толсто повязанным на голове платком. Не дожидаясь ее согласия, Азевич взгромоздился на повозку сзади, опустив через боковину натруженные ноги. – А вам далеко надо? – наконец спросила тетка. – Мне недалеко. Вот немного подъехать. Тетка шевельнула вожжами, и лошадь, поскрипывая упряжью, пошла по дороге. Азевич запоздало подумал: куда же это он? Подъехать – это неплохо, только – куда? Правда, уже то хорошо, что не в местечко, в другую сторону, а там будет видно. – А вы это... Из полиции будете? Или партизан, может? – поинтересовалась тетка. – Окруженец, – легко ответил Азевич. – А, окруженец, – заметно повеселела тетка. – Домой, наверно, идете? – Домой. – А далеко вам – домой? – Далеко, тетка, – сказал он. – Вот как! Далеко... Ах, горюшко наше... Да ночью. Хотя теперь только ночью и можно. Днем, и правда, никак. Вот я и запозднилась... Но малые, как с ними... Присмотревшись, Азевич разглядел ребятишек. Закутанные в тулуп, рядом сидели мальчик и девочка. Настороженные и, наверно, испуганные, они молчаливо уставились на него. Чтобы их успокоить, Азевич сказал: – Не бойтесь! Дядя – хороший. – А я не боюсь, – отозвался мальчик. – Это Лёдя боится. А я тебя не боюсь. – Вот как! Смелый, однако. – Смелый, ага, – серьезно подтвердил мальчишка. Спереди к ним обернулась тетка: – Малой он, говорит неведомо что. Какой там смелый... – А вот смелый, – стоял на своем мальчишка. – Молчи, Шурка! Шурка, наверно, и еще хотел возразить, но рядом завозилась Лёдя. – А вот и несмелый. Плакал, как папка лежал и с него кровь текла... От этих ее слов все умолкли, смолчал и Шурка. Азевич насторожился, почуяв явную трагедию. Но трагедий он уже навидался столько, что еще одна, новая, не хотела вмещаться в его душе, и он ни о чем не спросил. – Это же их родителей поубивали. Теперь вот везу сирот домой. Племянники мои, – сказала тетка, словно извиняясь. – А у тетки собака есть! – горделиво сообщил Шурка. – Жулик называется. – А, какая там собака! – сказала тетка. – Щенок. Азевич попытался догадаться, что же произошло, но не смог и переспросил женщину: – А за что их немцы убили? – Если бы немцы! Свои, партизаны. – Вот как! И за что? – А ни за что, – помолчав, сказала тетка. – Что отец за немца вступился. Не давал немца застрелить. Так самих постреляли. – Интересно, – вяло сказал Азевич, не испытывая, однако, большого интереса к этой, в общем, банальной истории. Он думал о том, где ему слезть с подводы, чтобы не въехать в какую-нибудь деревню с полицией. Тетка же, напротив, уже не могла сдержаться и рассказывала: – Они же учителя были – Биклаги. Возле церкви жили. Недалеко от школы. Отец физику учил, а мать, моя сестра Фенечка, немецкий язык. Домик такой славный имели. Она же, Феня, чистюля такая, сестренка, все у них, бывало, прибрано, ладное такое, комнатка или крыльцо, все вычищено, выскоблено, желтенькое. Вот это их и сгубило. Если бы знать... Но, ты! Чего это он встал? – удивилась тетка. Ее лошадь почему-то остановилась посреди дороги и ждала. Вскоре, однако, тетка догадалась: – А, тут же развилка. Хутора Ольховские, если направо, а налево – объезд. Как оно лучше? Азевич подсказал: – Лучше на объезд. – Ага, и правда. Наверно, лепей на объезд. Но, милая! Повозка свернула куда-то влево, и они тихо поехали в сплошной темноте. Дорога тут стала похуже, с частыми ухабами. Кустарник вскоре окончился, и они очутились в открытом ветреном поле. Стало холодно. Азевич едва сдерживал дрожь, очень мерзла правая нога в мокром худом сапоге. – Они же и деток так же учили, чтоб аккуратно, вежливо. Шурка вон малый, еще в школу не ходил, а уже книжки читал, весь букварь знает... – А букварь неинтересный, – сказал мальчик. – Сказки интереснее. – Кто теперь вас учить будет, детки вы мои разнесчастные! – всхлипнула тетка. Азевич спросил: – А за что их убили все-таки? Тетка помедлила, вытерла ладонью глаза. – Я же и говорю, чистенько у них было, культурно, ну и понравилась квартира тому немцу. Что в район за начальника приехал. В коричневом таком пиджаке, с повязкой на рукаве, немолодой такой, очень строгий. Стал квартирантом... – Бургомистр, что ли? – спросил Азевич. – А черт его знает, бургомистр он или еще кто. Занял большую комнату, их переселили в боковушку, чтоб к нему ни-ни. И денщики там у него, обслуга... – А у него наган – вот такой, в кожаной сумочке. Прабел называется, – вставил свое Шурка. – Во, наган ты только и запомнил. Наган... – Ага, запомнил, – заерзал в тулупе Шурка. – Тот дядя стрельнул в немца, а потом взял его наган и стрельнул в папку. – Так за что же их? За квартиру? – удивился Азевич. – А кто ж их знает, я же не была там, не знаю. Но люди рассказывают: пришли ночью, позвали в сарай Биклагу, ну отца вот этих... Чтоб немца забить. А он: нет, нельзя, детей погубите, немцы тогда поубивают всех – и нас, и детей. А те говорят: ах ты холуй немецкий, фашистов защищаешь? Ну и сами в хату, застрелили немца, а потом и их обоих постреляли. Чтобы свидетелей не оставлять, что ли? Или со зла? Или черт их знает почему! – А в папку два раза стрельнули, – в молчаливой тишине сказал Шурка. – Потому что шевелился. Рукой по груди водил. – А ты видел? – тихо спросила Лёдя. – Я на печи плакала... – А я видел. Я под кроватью сидел, а как кровь из папки потекла до порога, так я вылез. А папка и не шевельнулся больше. Тетка начала тихо всхлипывать, Азевич сидел молча и думал. Но что он мог сделать, чем утешить этих ребят? Может, так было нужно, а может, и нет. Как понять теперь, кто виноват. Конечно, виновата война, повсеместная жестокость, ненависть и непримиримость, раздиравшая человеческие души. Стреляли, уничтожали, громили, лишь бы побольше крови – и чужой, и своей. Но разве все это началось только с войной, разве до войны было не то же самое?.. Свои со своими начали воевать давно и делали это с немалым успехом. Недаром говорили: бей свой своего, чтоб чужой боялся. Чужих не слишком испугали, а своих побили. Теперь, услышав этот рассказ на ночной дороге, Азевич, в общем, понимал местечковых учителей, их тревогу за малышей. Наверно, любовь к ним, а не желание услужить немцам вынудило их возразить партизанам. А партизаны поубивали и тех, и других. Чтобы не ломать голову, не разбираться. Разберемся, мол, после войны... |