Книга Блю из Уайт-сити, страница 36 – Тим Лотт

— Ты не помолишься, прежде чем начнешь жевать?

На этот раз она поворачивается ко мне, рот приоткрыт.

— В чем дело, Фрэнки? Тебе плохо оттого, что я взяла с собой книгу? Это оскорбляет твою приверженность идее поросячьего невежества?

Я завожу мотор. Мне одновременно и хочется ссоры и не хочется.

— Вовсе нет. Просто я большой поклонник умных книжек. Тебе это известно.

Ударение на умных.

— Вот как. А эта недостаточно умна для того, чтобы ее читала твоя невеста? Я тебя компрометирую?

Разворачиваюсь по направлению к Лэдброук-гроув. С боковой улицы передо мной пытается вклиниться эскорт, мятый, как будто по нему ходили, но я не пропускаю. Водитель открывает окно и что-то кричит мне. Я показываю ему красноречивую комбинацию из пальцев и упорно продолжаю двигаться по направлению к перекрестку, потом резко торможу. Сам не понимаю, из-за чего я так завелся. Просто что-то внутри меня требует выхода.

— Нет. Но мне кажется, молитва — способ успокоиться для тех, в ком надежда преобладает над разумом.

— Ты хочешь сказать, что я тупая?

— Я не говорил, что ты…

— Конечно, я тупая. Именно поэтому я высококвалифицированный специалист. А ты торговец недвижимостью.

Очень долгая пауза. Мы едем вверх по Лэдброук-гроув к развязке с Холланд-парк-авеню. В то время как я пытаюсь понять, что же меня так гложет, Вероника нарушает молчание:

— А ты когда-нибудь молишься?

— Молюсь? — переспрашиваю я, как будто не понимаю, что она имеет в виду.

— Да. Встаешь на колени. Смиряешься. Просишь о помощи.

— Мне помощь не нужна. Я в состоянии сам о себе позаботиться.

Даже удивительно, сколько злобы и противодействия в моих словах. Вероника вжимается в сиденье. Я начинаю суетиться, настраивать радио. Мы поворачиваем на Ноттинг-Хилл-Гейт. Пора исправлять положение.

— Прости, Вероника. Я сегодня слегка на взводе. Решается вопрос о месячном бонусе, а он был бы не лишним при наших свадебных расходах. Траты предстоят немалые. И ради чего все это? Мы постоянно срываемся друг на друге с тех пор, как решили пожениться. Честно говоря, я срываюсь на всех. Наверное, это стресс.

Вероника молчит. Я продолжаю лепетать.

— Сейчас у нас непростой период. Но он неизбежен. Все через него проходят. Я думаю, это неотъемлемая часть процесса в целом. Просто надо научиться жить в… новых обстоятельствах. Важно пропустить их через себя. То есть, если ты по-другому начнешь смотреть на мир, пройдя через это испытание, значит, ты изменился, так ведь?

Вероника по-прежнему молчит. Теперь уже я не знаю, что еще можно сказать, и тоже замолкаю. Через несколько секунд она начинает говорить все тем же спокойным, мягким тоном:

— Ну, так что?

— Что?

— Ты молишься хотя бы иногда?

— Ты все еще об этом?

— Я только второй раз спросила.

— Конечно, нет. Кому молиться? Санта Клаусу? Рождественской звезде?

— Когда ты последний раз молился?

— Господи, мы можем поговорить о чем-нибудь еще?

Последний вопрос я выкрикиваю, и довольно громко. Вероника снова вжимается в сиденье. Я разозлился не на шутку, внутри словно все оборвалось. Неожиданно для себя я чувствую, как по щеке катится слеза. И злость превращается в нечто другое, гораздо более мягкое и печальное. Я начинаю говорить, когда мы уже подъезжаем к Черчилл. С ходу задом припарковываюсь в небольшое пространство между машинами. Мы продолжаем сидеть в салоне. Мой голос еле слышен.

— Я давно не молился. Наверное, лет десять.

— Не помогло?

— Нет.

— О чем ты просил?

Она еще не успела задать этот вопрос, а я уже бормочу, сухо и бесчувственно:

— Просил, чтобы мой отец умер.

Вероника не шевельнулась. Переплетенные пальцы рук крепко сжаты. Я не хочу продолжать этот разговор. Сквозь окно паба вижу, как Тони направляется к свободному столику. Хочу выйти и присоединиться к нему, поболтать о футболе. Выпить пива, позлословить о девицах. Я не хочу… выворачивать мозги наизнанку. Но почему-то не могу двинуться с места.

По мере того, как воспоминание всплывает из глубины и вырывается наружу, я чувствую, как внутри у меня что-то сжимается, скукоживается. Отец на больничной койке с розовыми ободками, желтое, напряженное лицо на подушке, рот открыт, из него то и дело вылетают ужасные звуки. Пытаюсь сдержать слова, но это оказывается выше моих сил, как будто их высасывает вакуум через разбитый иллюминатор самолета.

— У него был рак легких. Наверное, из-за угольной пыли. Он никогда не курил. Его мучили боли. Сильные боли. Я не мог на это смотреть.

Зачем-то начинаю включать и выключать радио указательным пальцем. Толку никакого. Наконец продолжаю будничным голосом, словно сдаю белье в прачечную:

— Я пошел в церковь, преклонил колена и стал молить о том, чтобы папа умер. Я долго молился. Привел все доводы в пользу того, чтобы Господь отпустил его. Рассказал, как он старался быть хорошим отцом и что это у него получалось. Хоть он и не мог дотронуться до меня. Такой был застенчивый. Пообещал, что буду верить в Бога до конца моих дней, если мучения отца прекратятся. Предложил взять что-нибудь у меня взамен. Руку, например. Потому что папе было очень больно.

Вероника кивнула. Я ее не замечал. Голос сорвался и ослаб. Уличные огни окрасили все вокруг в желтый цвет. Ее слова преодолели расстояние между нами:

— Вы с отцом были близки?

Я кивнул.

— Думаю, да.

— Мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Мне тоже.

Я смотрел, как светофор переключался с зеленого на желтый, потом на красный. Теперь мой голос уже не звучал буднично.

Не всегда получается контролировать тембр своего голоса.

— Знаешь, он был моим лучшим другом.

У меня такое чувство, будто я сам только что это понял. И осознаю — так оно и есть. Наконец я посмотрел на Веронику.

— Дело в том, что я не знал этого раньше. Мы оба не знали. Пока он не умер. Ведь о таких вещах обычно с отцом не говоришь, правда? По крайней мере, я. Не говорил.

Вероника собирается выйти из машины, прервать болезненный для меня разговор. Но теперь уже я удерживаю ее за руку. Она сдвинула невидимую плиту внутри меня, словно выпустила из бутылки джина.

— Нет. Послушай. Я простоял в церкви целый час. На коленях. До этого я там никогда не бывал. Между прочим, именно в этой церкви мы собираемся венчаться. На Рэйвенскорт-парк. Там были маленькие красные коврики для молитв, но я ими не воспользовался. Хотел, чтобы Бог понял, как это важно для меня. Что мне не нужен коврик под колени. Когда я вышел оттуда, на коленках была кровь. А в одной еще и большая заноза застряла.