Книга Требуются доказательства. Бренна земная плоть, страница 9 – Николас Блейк

Геро устало вздохнула. Ну вот, эти обычные воззвания о сострадании. И беда в том, что они всегда достигают цели, находя отклик в той части женского естества, которая ей неподвластна. Нет, твердо заявила она себе, я люблю Майкла. И никому не позволю заставить меня разменивать эту любовь на благотворительность. Любовь – это вообще не пожертвование. Постепенно успокаиваясь, Геро посмотрела на мужа. Он был смертельно бледен и дышал тяжело и прерывисто.

– Извини, – сказала она, – я действительно немного не в себе.

– Конечно, конечно, сейчас нам всем нелегко.

– А тем, кто под подозрением, – особенно, – небрежно бросила Геро, стараясь шуткой успокоить мужа.

– Под подозрением? Да ты с ума сошла, Геро. О господи, это ты про деньги? Но не можешь же ты всерьез полагать, что…

– Полиция наверняка будет искать мотив.

Геро все еще выдерживала шутливый тон, но, подняв голову, поразилась, увидев, как застыло от ужаса лицо мужа. О господи, мелькнуло у нее в голове, да он же сейчас в обморок упадет. Можно подумать, что это и впрямь его рук дело.

Два маленьких носа плотно прижаты к окну третьего класса, выходящему на сенное поле. Их обладатели – бесстрашные вожаки общества «Черное Пятно», – демонстрируя свое обычное чутье и способность попадать в разные неприятные истории, разнюхали появление нюхачей и оборвали на середине вечернюю молитву, чтобы не упустить ни малейшей детали происходящего. Они добывали материал для того, что газеты называют «эксклюзивной информацией».

– Слушай, Стивенс, вон тот, в приплюснутой шляпе, это, наверное, главный полицейский?

– Не «главный полицейский», болван ты этакий, а инспектор, – сурово одернул его диктатор.

– Прямо гигант, верно? Он даже больше Гриффина.

– Но, держу пари, не такой сильный, как Гриф.

– Да, не повезло бедняге Вимису. Пусть даже он на червяка смахивал… Интересно, как с ним такое могло произойти.

– Ах ты, простачок, ты действительно думаешь, что это несчастный случай? Зачем бы тогда, интересно, они сюда целую кучу копов согнали?

– Да ты что?! Хочешь сказать, что это было…

– Убийство. Расправа. Да, именно это я и хочу сказать. И более того, – таинственно добавил диктатор, – у меня есть некоторые мысли насчет того, кто…

– Круто! Ну, выкладывай! Мы проследим за ним и?.. Кто это?

– Не дыши на стекло, осел, ничего не видно. – Понсонби послушно протер окно. – Говорить пока рано, – продолжал Стивенс, – ты ведь всей школе растреплешь.

– Честное слово, Стивенс, я ни за что… слушай, а что этот малый с фотоаппаратом делает?

– Останки снимает. Так всегда делают при убийстве. Кстати, вот еще одно доказательство того, что это было убийство.

Потрясенный неотразимой логикой командира, Понсонби в восхищении закатил глаза, затем прижался носом к подоконнику.

– Смотри-ка, поднимают его. Кладут в фургон. Я не вижу крови, а ты? Как он страшно выглядит. Я, пожалуй, пойду.

Диктатор был сделан из более прочного материала.

– Катись, если хочешь. Я досмотрю до конца. Эй ты, иди сюда, живо! Смотри, они ворошат сено, наверное, улики ищут. – Понсонби вернулся к окну. – Так, отъезжают. Куда, интересно, его увозят? Верно, на кладбище.

– Как ты думаешь, нам дадут выходной на похороны?

– Возможно. Эй, смотри, инспектор что-то нашел. В платок заворачивает. Отпечатки пальцев.

– Здорово! У нас тоже будут брать?

– Заткнись! Я ничего не вижу – совсем темно становится. Скорее всего, пуля.

– Да нет, карандаш – серебряный карандаш.

Наконец равнодушное к темным людским делишкам, страхам или страстям солнце оставило дневную свою стражу. Оно заглядывает в неубранный общий зал, где учителя нервно переговариваются, пытаясь без особого успеха скрыть за пустыми замечаниями растерянность перед внезапно разверзшейся у их ног пропастью. Полиция к этому времени кончила прочесывать сенное поле, обнаружив, что искать там нечего, и отпустила с миром фургон с его обычным грузом – сеном. Над дальним краем поля летает стайка чибисов, являя то черное свое оперение, то белое, словно это вспышки света или волны на лунной поверхности озера. У Тивертона, глядящего на них из окна столовой, мелькают в сознании образы жизни и смерти, преступления и невиновности, черного и белого. Да и все в школе, кроме самых маленьких, для которых всего этого дела просто не существует, невольно, но неотвратимо вглядываются в окна и то, что расстилается за ними.

Вскоре в общий зал входит суперинтендант. Ученики поедают его глазами, храня притворно вежливое, оценивающее молчание, каким мальчишки их возраста обычно встречают незнакомца. Ведет себя Армстронг несколько суетливо, если это слово вообще применимо к такому человеку-горе. Однако, поощряемый настороженными взглядами, он поправляет воротник рубашки и сразу берет быка за рога.

– Все вы слышали о печальном событии, происшедшем в школе. Мне поручено разобраться в нем, и если, молодые люди, кто-либо из вас может оказать помощь, надеюсь, он ее окажет.

Начало получилось хорошим, даже самый строгий из молодых критиков не нашел бы, к чему придраться; предложение помочь полиции встречено на ура. Чувствуя, что экзамен он сдает на пятерку, суперинтендант развивает мысль:

– Пока мне хотелось бы знать только одно: не видел ли кто своего товарища за обедом или сразу после него?

По собравшимся пробегает невидимая дрожь. Она начинается со старшеклассников, сидящих на задних рядах, и волнами переходит к младшим, расположившимся прямо перед суперинтендантом. Вот он и попался. Одно только слово превратило его из потенциального героя в посмешище. Отныне этому слову – «товарищ» – предстоит в течение нескольких недель звучать излюбленной шуткой, а также оружием нападения, а потом еще много недель суперинтенданту придется преодолевать последствия своего высказывания. Он понимает, что «потерял аудиторию», и, оставляя дальнейшие попытки походить на Агага [5] , задает вопросы жестким официальным тоном.

Нет, за обедом Вайверна-Вимиса не было; кое-кто из учеников ушел обедать с родителями, и те, кто обычно сидит в столовой рядом с Вимисом, решили, что и он среди отпускников. Нет, и после обеда его никто не видел и не знает, куда он отправился. Из школы никто не выходил до начала соревнований. Даже если Армстронг и был зорок, как пустельга, все равно трудно предполагать, что он способен заметить, как в кругу, состоящем из восьмидесяти учеников, при его втором вопросе слегка приподнялась и тут же опустилась маленькая рука, а при третьем на двух лицах появилось напряженное и упрямое выражение. Он шагает к двери – пожалуй, довольно быстро для себя, но недостаточно быстро, чтобы не услышать, как за его спиной начинает мурлыкать какую-то эстрадную песенку лопоухий подросток в огромных очках; одно нелестное слово в песне фигурирует как piece de rеsistance [6] .