Книга Загадочная Шмыга, страница 32 – Лада Акимова

Но у других именно так не получалось.

Однажды ей передадут, что Вера Кальман — жена Имре, женщина, которой он и посвятил свою «Фиалку Монмартра», увидев ее на сцене, скажет про нее, что она — лучшая исполнительница Нинон — Мадлен из тех, кого сама Вера видела на сцене. А видела она за свою долгую жизнь очень многих.

В плавном изгибе ее Нинон замерла на авансцене.

— Народная артистка Советского Союза Татьяна Шмыга!

Поклоны. Цветы. Объятия. Поцелуи. И со всех сторон: «Шмыга! Шмыга! Шмыга!»

Слезы навернулись на глаза. Она сделала это! Несмотря на недомогание, на боль в ноге…

Слезы загнала обратно. Вспомнился ее разговор с Яроном.

В детстве фамилия Шмыга казалась ей очень смешной, в школе она ее немного стеснялась. Выйдя замуж, хотела поменять. Ей помешал Григорий Маркович Ярон. «Ни в коем случае, девочка! — сказал он. — У тебя такая театральная фамилия! Разве будет звучать какая-то Борецкая? А Шмыгу как гаркнут, сразу все станет ясно. Шмыга — одна!» И при этом добавил, что фамилия-то театральная, но ее задача — сделать из этой фамилии ИМЯ. И еще об одном «забыл» упомянуть Григорий Маркович. А может быть, просто не хотел разочаровывать молодую девушку. Она поняла это спустя годы — уже патриарха советской оперетты давно не было в живых. Не сказал он ей тогда того, что мужей может быть много, а она — одна.

Она могла бы стать Борецкой, Канделаки, Кремер, Мицкевич, но так и осталась Шмыгой.

Она хорошо помнила, как они с мамой часто спрашивали папу: «Что ж это за фамилия у тебя такая? Почему мы должны носить ее?» А он отвечал: «Это прозвище. У нас в роду были Козловские, Мицкевичи…» Мама всегда подшучивала над ним: «Ой, к знаменитостям примазаться хочешь?»

Ее папа Иван Артемьевич родился в Западной Белоруссии. Одно время Белоруссия принадлежала то Польше, то России, но по паспорту папа считался русским. Его родной отец рано умер, и мама, ее бабушка, вновь вышла замуж.

— Папуль! Ты насчет прозвища не придумал? — Таня тогда уже училась в институте.

Иван Артемьевич лишь плечами пожал.

И рассказал историю, услышанную от своего отчима. Тот ему говорил, что в местечке, где он родился (а это тоже было в Западной Белоруссии), не раз в своем детстве он слышал про себя: «Вот шмыгает-то туда-сюда без остановки! Ну точно Шмыга!»

Это случилось на гастролях в Питере, впрочем, тогда он еще назывался Ленинградом. Она, отыграв «Катрин», вышла из служебного входа театра. Разговаривая с поклонниками и подписывая программки, краем глаза отметила стоящую недалеко от толпы хрупкую девчушку. Что-то странное показалось ей в ее облике. Закончив обязательный ритуал общения с поклонниками, она направилась к машине.

— Простите, вы — Шмыга? — услышала она. Подошедшая к ней девушка говорила с явным акцентом.

— Да. Я — Шмыга.

— Простите, но мы с вами дальние родственники. — И она протянула ей букет.

«Господи, только не это. Еще одна сумасшедшая», — промелькнуло в голове. На протяжении своей творческой жизни она не раз уже сталкивалась с подобными экзальтированными поклонниками — почему-то все они считали себя ее родственниками. Она уже было сделала шаг к машине, но услышала:

— Простите, вы меня неправильно поняли. Вернее, я неправильно представилась. Мы с вами действительно родственники по линии вашего папы. Я живу в Польше, в Ленинграде учусь в университете. Ваш папа просил прислать метрику. Правда, это было очень давно. Но дело не в этом. Вот. Я ее привезла. — Девушка вытащила из сумки небольшой конверт и отдала ей.

Она пригласила ее к себе в гостиницу, ей очень хотелось с ней поговорить, расспросить поподробнее о своих польских родственниках, ведь папы уже несколько лет как не было на этой грешной земле.

— Простите, но я не смогу. Мне надо в аэропорт. Я сегодня улетаю. К сожалению. Вы мне так понравились на сцене и еще больше в жизни. Вы какая-то другая и… совсем не похожи на актрису.

— Почему? — удивилась она.

— Мне кажется, они недоступные, а вы — такая простая. Простите, я, наверное, неправильное слово подобрала… Спасибо вам и прощайте.

— До свидания!

В номере гостиницы она открыла конверт, достала из него маленькую бумажку — она оказалась церковной метрикой — и прочитала: «Мицкевич, Ян, сын Артема и Ефросиньи, 1899 год, поляк». Вот так она и оказалась Мицкевич Татьяной Яновной.

…Она очень устала. Только вида не подает. Да и что толку жаловаться, что ты отвратительно себя чувствуешь? Во-первых, и так многие знают и видят, а во-вторых, от того, что ты пожалуешься, легче ведь все равно не станет. Да и жаловалась ли она когда-нибудь? Вот партнеров иногда приходилось предупреждать. Особенно в последние годы.

Дмитрий Шумейко… Прекрасный, бархатный баритон. Она обратила на него внимание на занятиях в классе Людмилы Семешко. Актеру очень важно, в какие руки он попадет. Концертмейстеры — особые люди. С ними и распеваешься перед спектаклем, и готовишь новые вокальные партии, и повторяешь те, которые играешь много лет. Концертмейстерское искусство требует высокого музыкального мастерства, художественной культуры и особого призвания. Настоящий концертмейстер еще и психолог прекрасный. Чувствует настроение актера, а правильнее сказать, его состояние, как только он входит в класс. Хороший концертмейстер никогда не позволит актеру поддаться панике. Знает, когда можно сразу начать распеваться, а когда и просто поболтать для начала. И только когда актер успокоится, можно начинать. Что греха таить, иногда они выполняют работу психотерапевта. Сколько раз она сама звонила Людмиле: «У меня голос не звучит». — «Не звучит? Сейчас зазвучит». — Тон абсолютно спокойный. Иногда распевались по телефону. И такое было в ее жизни.

В тот вечер она играла «Катрин». В день спектакля она и так клубок нервов, а тут еще что-то с голосом. Набрала номер концертмейстера по мобильному телефону.

— Люда, здравствуй, ты уже в театре?

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Нет, на даче. Я же сегодня выходная.

— У меня «Катрин». И что же мне теперь делать? — Она уже готова была заплакать в трубку. — Сейчас попробую Марине позвонить, может, она в Москве. Я совсем забыла, что ты выходная.

— Не надо никому звонить. Сейчас распоемся. И Катрин пройдем…

— Как?

— Как-как… По телефону.

— Но я же тебя не вижу.

— Татьяна Ивановна, зато я вас прекрасно слышу. И поводов для слез не нахожу. Ну что, поехали…

Через сорок минут, успокоенная тем, что с голосом все в порядке и он великолепно звучит, она вышла из дома…

Ей всегда везло на концертмейстеров. Очень важно, когда концертмейстер становится другом и единомышленником. В последнее время она работала с Людой. Понимали друг друга с полуслова, а иной раз и с полувзгляда. «Не звучит, Татьяна Ивановна?» — улыбаясь спрашивала Люда. — «По-моему, да». — «Сейчас зазвучит!» Она почему-то ей верила. Начинала распеваться, сначала с опаской, и вдруг, сама не понимая когда, обнаруживала себя поющей в свое удовольствие. Люда прекрасно знала — она успокаивается на романсах. Шуберт, Шуман, ее любимый Чайковский.