Книга Кольцо с бирюзой, страница 19 – Грейс Тиффани

— Отец Лопе? — окликнул он. Последовала пауза, и потом тихий голос Хайма прошептал:

— Шейлок?

Шейлок прижал лицо к перегородке.

— Гоцан, мой отец, мертв.

Хайм слабо вскрикнул.

— И я не могу найти Лию.

— Боюсь, ее схватили, — прошептал Хайм. — Ходит слух, что епископ хочет снова устроить аутодафе. Он собирает иудеев. Шейлок, я не могу тебе помочь. Если я выскажусь откровенно, это только привлечет ко мне его внимание, и он увидит других, таких, как ты, которые приходят в исповедальню и спрашивают отца Лопе…

Он всхлипнул, и Шейлок ничего, кроме слез, не смог больше от него добиться. Он вышел из исповедальни, оставив Хайма, упавшего за перегородкой на пол, тихо плакать и шептать обет, произнести покаянную молитву Кол Нидре в начале вечерней службы в Йом Киппур, чтобы ему были отпущены все его грехи.

Шейлок выбежал из собора. Солнце стояло уже низко. Кровавый диск бросал косые лучи на Тахо и на розоватые камни прямоугольных домов Толедо. Тесно стоящие здания загораживали от него солнце. Он быстро пошел назад к церкви Сан-Висенте и снова постучал в дверь. Никто ему не ответил. Он обогнул здание и наткнулся на женщину, мывшую кухонную утварь в лохани рядом с одной из надворных построек.

— Сеньора, не видели ли вы кого-нибудь, кто сегодня входил или выходил оттуда? — спросил он, указывая на главное здание.

— Как я слышала, прошлой ночью туда привели евреев. Из разных частей города. Всех, кого смогли схватить во время их дьявольского праздника. Час назад они вывели троих, в оковах, и провели их через другую дверь, вот там. — Она показала на дальний конец здания.

Шейлок схватил ее за руку.

— Среди них была женщина?

Она подозрительно посмотрела на него:

— По крайней мере, одну иудейку схватили. Так мне сказал мой муж. А он здесь стражник. Но среди тех, что я видела, женщины не было.

— А мужчины? Как они выглядели?

— Плохо! — сказала женщина. — У них были рога и хвосты!

Шейлок с отвращением отбросил ее руку и снова побежал к передней части здания, где снова начал сильно стучать в дверь. Потом прижал к ней ухо. Он расслышал громкие крики откуда-то из глубин здания, но женского голоса среди них не уловил. Он еще минут десять барабанил в дверь. Никто не отозвался.

Наконец в полном отчаянии Шейлок с трудом поднялся проковылял на холм Алькасара и попросил первого же идальго, вышедшего из высоких тяжелых деревянных дверей, показать ему путь к дому Себастьяна де ла Керды.

* * *

Идальго де ла Керда стоял, широко расставив ноги, будто боялся упасть. Его жабо небрежно висело на груди, он был в расшнурованных шелковых панталонах и переливчатом синем камзоле, на котором виднелись пятна от вина. У Шейлока, хоть и абсолютно трезвого, вид был не лучше: волосы всклокочены, шерстяная рубаха и панталоны в пятнах от пота и грязи. Он не мылся и не менял одежду с того времени, как начался седер [33] вечером накануне, и походил на сумасшедшего или на фанатика.

Оказавшись в роскошной комнате, он бросился перед де ла Кердой на колени.

— Ваша дочь… — с трудом выговорил он, — они схватили ее. Спасите ее, прошу вас!

Дон плюнул в него.

— Из-за тебя ее схватили, — проговорил он. — Из-за такой собаки, как ты. Мне сказали об этом сегодня утром. Она сделала свой выбор, и для меня она уже мертва.

Вытирая плевок с лица, Шейлок с ненавистью посмотрел на него:

— Она носит вашего внука или внучку!

Де ла Керда хрипло засмеялся.

— Хорошенький аргумент, чтобы разжалобить инквизиторов! Но ее ребенок не поможет ей, если она не отречется от иудаизма. Пока она не раскается, я не смогу ей помочь, даже при всем желании. А она не хочет раскаиваться. — Внезапно де ла Керда схватил резное кресло и швырнул его в Шейлока, который едва успел перехватить его. — Елизавета Санта Леокадия де ла Керда не желает раскаиваться! — проревел идальго.

* * *

В глубинах здания инквизиции отец Бартоломео нервничал, разговаривая с епископом Квирогой.

— Мне не важно, что рассказал вам о них этот мальчик, — умолял Бартоломео. — Вы заплатили ему серебром. Он был обязан сказать что-нибудь против них! Эта женщина из христианской семьи, и, более того, она носит ребенка!

— Ее мать была еврейкой, ее муж — новообращенный, которого уже подозревали в иудаизме, и она присутствовала при седере. Как известно, ее отец отрекся от нее. Хотя дон Себастьян де ла Керда не называет причины своей холодности, своим молчанием он осуждает ее.

— Но ребенок!..

— Если она будет вести себя правильно, ни она сама, ни ее ребенок не пострадают.

* * *

— Вы еврейка? — спросил высокий священник.

— Да, — сказала Лия.

Сидевшие священники удивленно переглянулись. Такого они не ожидали. Двое священнослужителей обменялись взглядами, испытывая неловкость. Заключенная была молода, с большим животом. Будет не просто наказывать такую или оправдать ее помещение в исправительный дом в глазах жителей Толедо.

Каноник в красной шапочке, сидевший за столом, постучал своим гусиным пером по пергаментному свитку. Лии было позволено сесть на стул, и ее глаза оказались на уровне глаз каноника. Он пронзительно посмотрел на нее, откашлялся и сказал:

— Вы не хотите изменить только что сказанное?

— Нет.

Высокий священник отшатнулся от нее и спросил:

— Вы признаетесь, что присутствовали при седере?

— Об этом я ничего не скажу. — Повернув голову, Лия увидела его глаза — плоские, жесткие и холодные. Казалось, за ними была пустота. Она поняла, что знает его. Это был тот самый кающийся грешник в одеянии с капюшоном, с которым она столкнулась на площади Сокодовер в Пепельную среду [34] . Не многие могли бы иметь такие глаза.

Священник отошел посоветоваться с каноником, сидевшим в окружении нескольких более мелких духовных лиц и церковного юриста. В этот момент каноник говорил увещевающим тоном:

— Возможно, вы страдаете безумием. Вы — дочь старого христианина, идальго, известного в городе. Вас крестили в соборе и обучили катехизису. Вы молоды, и вас ввели в заблуждение люди, чьи глаза закрыты к свету и которые не понимают Священное Писание. Возможно, вас саму в детстве недостаточно хорошо обучили сестры в монастыре Святой Каталины. Такое иногда случается: часто монахини равнодушные деревенские женщины, — и это можно исправить. Ради блага вашего собственного и вашего ребенка и вечной души каждого из вас, — потому что ваш ребенок, если вы погибнете, погибнет вместе с вами и будет томиться в неизвестности в преддверии ада, — я предлагаю вам отказаться от сказанного вами здесь. Примите любовь Христа, который не отказался от вас, несмотря на то что вы отвернулись от Него.