Книга Око Марены, страница 67 – Валерий Елманов

– Ну, коль так, – развел руками Константин. – Держать не стану, – и похвастался с наивной улыбкой на лице: – Вишь я как умно поступил. Как чуял, что ты уехать собрался. Взял да заказал себе у своих умельцев такую же птаху. И подивись, как они ее смастерили – будто близнята получились. – И с этими словами он сдернул со стола тряпицу, под которой обнаружился… еще один кречет.

Привставший с лавки купец тут же снова без сил повалился обратно. Ноги его не держали. Пот двумя ручьями стекал по серым щекам Ибн-аль-Рашида, но араб ничего не замечал, впившись взглядом во вторую пластинку.

– А я… человеку тому… для пары… – заблеял он первое, что пришло на ум, и, умоляюще уставившись на князя, попросил: – Продай, а?

– Так оно, поди, с десяток гривен стоит, не менее, – протянул Константин.

В ответ араб только утвердительно мотнул головой.

– Возьму, – промычал он.

– Да что десяток. По весу ежели, так оно и на все двадцать потянет, ежели не тридцать. Все ж таки злато, – продолжал колебаться Константин.

Купец молча сглотнул слюну и опять утвердительно кивнул.

– Опять же работа кака знатна. Да и где я теперь такую вдугорядь найду – ты же уезжаешь. Не, ежели токмо за полета гривенок, потому как очень уж ты мне полюбился, – решился наконец князь. – Но только новгородских.

«Чтоб тебя иблис [150] забрал с твоей любовью!» – мысленно пожелал Ибн-аль-Рашид, но вслух покорно заявил:

– Но токмо полсотни – боле не дам.

– Эх, знай мою доброту, – отчаянно махнул рукой Константин. – Давай неси скорее свои гривны, пока я не передумал. Уж больно она баская.

– Мигом обернусь, – пообещал араб, тут же срываясь с места.

Обернулся он и впрямь быстро.

– Считать будешь? – поинтересовался Ибн-аль-Рашид, протягивая князю увесистый десятикилограммовый мешок с гривнами.

– Тебе верю, – заявил тот и пожаловался: – Я вообще доверчивый больно. Чрез то и страдаю безмерно.

«Десять иблисов, – мысленно поправился купец. – И еще десять на твою доброту и доверчивость. Если будет меньше – не унесут».

Его обуревали два чувства. С одной стороны, он ликовал, что все-таки вернул себе пайцзу, да и еще одну, хотя эту придется, пожалуй, переплавить, иначе как бы худа не было. С другой – лишился полусотни новгородских гривен, а ведь он на них мог бы столько товару купить… А если подсчитать барыш, который он получил бы, продав этот товар, то и вовсе ужас… Хотя безголовые в купцах не ходят, а утерю пайцзы ему навряд ли простили бы… Ох, если бы не… Купец хмуро посмотрел на князя и повторил:

– Сбираться надобно. Пойду я, пожалуй.

– Ну ясное дело, иди, – развел руками Константин, но когда тот облегченно поднялся со своей лавки, на столе перед ним гордо красовался все тот же кречет.

Ибн-аль-Рашид икнул и стал медленно сползать вниз. В глазах стоял туман, внутри все дрожало. Он осторожно протянул руку к столу, но его трясущуюся руку тут же накрыла тяжелая длань князя.

– Эта будет стоить сто гривен, – коротко предупредил он купца и осведомился: – Брать будешь или так поговорим?

– О чем? – хрипло выдавил араб, обреченно глядя на сидящую перед ним огромную кошку.

Да, да, именно кошку, которая с самого полудня играется с ним, мудрым Ибн-аль-Рашидом, как с мышью. И то, что она сейчас ласково мурлычет, вовсе ничего не значит. В смысле ничего хорошего. Как только она проголодается, она его все равно съест, и уйти из ее лап не получится – все уловки мыши она знает наперед.

– О чем, коли тебе и так все ведомо, – хмыкнул он обреченно.

– Поговорить всегда есть о чем, – спокойно заметил князь. – Ну, к примеру, о твоем достопочтенном безвременно усопшем младшем брате. Вот, стало быть, почему тебя старшиной выбрали. Еще бы. Когда человеку сам Чингисхан братом доводится, ну как тут его не выбрать. А вот что он усоп десять лет назад, я, признаться, и не слыхал, – заметил Константин, посетовав: – Все оттого, что больно редко ко мне гости торговые из твоих краев приходят. Вот и не знаю ничего. Сижу тут в глуши… А ведомо ли тебе сказанное в Ясе Чингисхана о таких, как ты? – резко сменил он тему и, не дожидаясь ответа от насмерть перепуганного купца, процитировал: – Лазутчики, лжевидоки, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны приговариваются к смерти [151] , – и тут же сделал вывод: – Стало быть, почтенный Ибн-аль-Рашид, даже по законам твоего же повелителя, которому ты ревностно служишь, тебя надлежит убить.

Ибн-аль-Рашид сидел, тупо уставившись на собеседника и начиная понимать, что с этим князем навряд ли справятся даже сотня иблисов, даже если им на помощь придет столько же джиннов и прочей нечисти. «Своих они вообще трогать не будут, – подумалось ему. – А то, что он для них свой, и глупцу понятно. Иначе откуда бы он все знал, даже законы Ясы». Слова князя доходили до него с превеликим трудом, будто в уши кто-то напихал целый пук хлопковой ваты, но когда все-таки доходили, он сразу же начинал жалеть, что кто-то неведомый пожалел ее количество и не напихал в них по два тюка. Перед глазами по-прежнему все плыло.

– Да тебе, видать, совсем худо, – видно, кошка еще не наигралась и решила продлить агонию мыши, вновь выпуская ее из лап. – Эвон как побледнел. На-ка, испей студеной водицы.

Купец покорно принял кубок, надеясь только на то, что яд окажется быстродействующим и долго мучиться не придется. Вода на вкус была хороша и – странное дело – яда совсем не чувствовалось. Он добросовестно осушил все содержимое до дна и стал ждать смерти, однако та почему-то медлила с визитом. Даже наоборот, вроде бы полегчало малость. Да нет, не малость – и вата из ушей куда-то исчезла, и в глазах прояснилось. Купец растерянно посмотрел на князя. Тот сочувственно улыбался и ждал.

«Стало быть, сразу не убьет. Вначале в пыточную поведет. – понял Ибн-аль-Рашид. – Это худо. Смерть принимать все равно придется, только лишние дни промучаюсь перед кончиной».

– Я могу заслужить твое прощение, добрый княже? – поднял глаза купец, ища хотя бы тень надежды на невозмутимом лице Константина.

– Можешь, – не стал скрывать его собеседник. – Только я к ворогам Руси не добрый княже, а скорее злой. Посему если ты сейчас не обскажешь мне всей правды, то я за твою жизнь и черного дирхема не дам.

– А ежели скажу? – прохрипел Ибн-аль-Рашид.

– Я так мыслю, – вспомнил Константин Кису Воробьянинова, – что торг здесь неуместен.

Кулаком по столу при этом он стучать не стал, решив, что это будет перебор.

– Нет, нет. Я вовсе не торгуюсь, – перепугался купец. – Просто ты обо всем и так знаешь сам. Скажи, о чем я должен тебе поведать, и я не утаю ничего.